Важности церковнославянского языка для понимания современным человеком родного русского и вопросу перевода богослужения на русский язык посвящена статья доктора медицинских наук, профессора Ивановской государственной медицинской академии, заведующего кафедрой древних и новых языков Свято-Алексеевской Иваново-Вознесенской православной духовной семинарии игумена Агафангела (Гагуа).
На Руси церковнославянский язык укоренился более тысячи лет тому назад в результате Крещения Руси и дал замечательные образцы одухотворенного писания, к которым обращались многие поколения наших дедов и отцов.
Без церковнославянского, бытовавшего в Древней Руси, трудно представить развитие русского литературного языка во все эпохи его истории. Церковный язык был всегда опорой, гарантией чистоты и источником обогащения русского языка. Мы и сейчас, порой подсознательно, несем в себе частицы священного общеславянского языка и пользуемся им. Употребляя пословицу «Устами младенца глаголет истина», мы не задумываемся над тем, что «чисто» по-русски следовало бы сказать «Ртом ребенка говорит правда», а ощущаем лишь некоторый архаизм, книжность этого речения. Церковнославянский язык, обогащенный через переводы с греческого, в своем лексическом и синтаксическом строе имел благотворное влияние на русский литературный язык ХIХ века. Он влиял и на направление всей самобытной мысли русского народа и, кроме того, в духовном отношении объединяет все славянские племена.
Протоиерей Григорий Дьяченко в предисловии к своему «Словарю церковнославянского языка» приводит рассуждения по этому вопросу Михаила Васильевича Ломоносова, высказанные им в работах «О пользе чтения церковнославянских книг», «О пользе книг церковных в русском языке» и др. По воззрению нашего ученого одна из важнейших заслуг церковнославянского языка состоит в том, что он содействует поддержанию единства и духовной неразрывной связи как в самом русском народе, так и во всех славянских племенах православного вероисповедания. Такую же прочную связь представляет церковнославянский язык и в историческом отношении. Именно благодаря принятому нашей Церковью для богослужения и для богослужебных книг церковнославянскому языку, «российский язык от владения Владимирова до нынешняго веку, ...не столько отменился, чтобы стараго разуметь не можно было: так, как многие народы не учась, не разумеют языка, которым предки их за четыреста лет писали радивеликой его перемены, случившейся чрез то время» . Язык церковнославянский служит неиссякаемым источником обогащения живого литературного русского языка, содействуя развитию русской мысли и русского слова и слога.
Далее Михаил Васильевич, с искренним и горячим чувством истинного патриота и поэта говорит: «Рассудив такую пользу от книг церковных славянских в российском языке, всем любителям отечественного слова безпристрастно объявляю и дружелюбно советую, уверяясь собственным своим искусством, дабы с прилежанием читали все церковные книги, отчего к общей и ксобственной пользе воспоследуют» . В 1751 г. он писал: «старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного славянского языка купно с российским отвратятся дикие и странные слова, нелепости, входящие к нам из чужих языков», - и пояснял, что «оные неприличности ныне небрежением чтения книг церковных вкрадываются к нам нечувствительно, искажают собственную красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене и к упадку преклоняют... российский язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку не подвержен утвердится, коль долго церковь российская славословием Божиим на славянском языке украшаться будет» .
Таким образом, благоприятное будущее русского литературного языка М.В. Ломоносов видел в опоре на славянский язык, что и было подтверждено в начале ХIХ века. Слова М.В. Ломоносова звучат вполне злободневно и сейчас, когда наш язык испытывает натиск западной массовой культуры. Вместе с тем приведенные цитаты из трудов М.В. Ломоносова показывают, что и в его время уже нужны были специальные меры по укреплению знания церковнославянского языка в русском обществе, которое начинало больше ценить западную культуру, нежели собственное богослужение. В начале ХIХв. уже не все прихожане, особенно «образованного» сословия, понимали читаемое в храме, как показывает сложившаяся в дворянской среде поговорка: «Читай не так, как пономарь, а с чувством, с толком, с расстановкой». По-видимому, церковной манере чтения, которая не удовлетворяла новым эстетическим запросам дворянства, начинали предпочитать французскую декламацию. Церковнославянскому языку отказывали в «толке», то есть осмысленном употреблении. Церковнославянский обогащал русский литературный язык, но в некотором социальном слое сам как бы отходил на периферию.
И все же вплоть до конца ХIХ - начала ХХ вв. славянский воспринимался как язык живой не только на богослужении, но и вообще в церковной среде, а через нее - в значительных слоях общества. Достаточно вспомнить, насколько естественно входят цитаты из Священного Писания в труды святителя Игнатия Брянчанинова и других русских подвижников веры, и насколько их слог, близкий к церковнославянскому, способствует более глубокому постижению читателем предмета их рассуждений. Нынешняя читающая публика, заново открывая для себя их творения, именно благодаря их возвышенному языку приобщается к строю мыслей и чувств верующего христианина.
Для многих ревнителей благолепия русского языка церковнославянский был не только источником вдохновения и образцом гармонической завершенности, стилистической строгости, но и стражем, как это полагал М.В. Ломоносов, чистоты и правильности пути развития русского языка. И именно эту функциональную сторону древнего языка - языка, не отрешенного от современности - следует осознавать и воспринимать и в наше время.
В нынешней России церковнославянский многими ощущается как язык «мертвый», т.е. сохранившийся только в церковных книгах и службах; во всех иных случаях, даже при домашнем чтении Священного Писания, в ходу русский язык. Не так было в дореволюционные времена. Об этом свидетельствуют многочисленные источники. Закон Божий преподавался в учебных заведениях не менее десяти лет. Молитвы, Символ веры были исключительно на церковнославянском языке. Он звучал постоянно: Литургию многие знали наизусть; заповеди Моисея, заповеди Блаженства, молитвы, тропари, небольшие притчи из Евангелия также заучивались наизусть. Отдельные гимназисты прислуживали в церкви, читали часы, исполняли обязанности псаломщика. Церковнославянский язык звучал даже чаще, чем воспринимался зрительно.
Необходимо возродить интерес к церковнославянскому языку именно как к родному языку, которым владели наши предки. Нельзя русский и церковнославянский язык считать разными языками. Это две ветви на одном корне, но одна из них, русская, искусственно ломается, и к ней прививаются чужие отростки, а другая, церковнославянская, всячески поддается забвению и хоронится.
Охранитель устоев Святой Руси и ревнитель церковнославянского языка адмирал А.С. Шишков черпал сокровища из этого неиссякаемого родника. Защищая церковнославянский язык и веру отцов, он основал «Беседу любителей русского слова» и написал в 1803 г. «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка», где защищал невозможность разорвать узы церковнославянского и русского. В этих узах видел он спасение народной нравственности и веры: «Природный язык есть душа народа, зеркало нравов, верный показатель просвещения, неумолчный проповедник дел. Возвышается народ, возвышается язык; благонравен народ, благонравен язык. Никогда безбожник не может говорить языком Давида: слава небес не открывается ползающему в земле червю. Никогда развратный не может говорить языком Соломона: свет мудрости не озаряет утопающего в страстях и пороках...» О таком языке воскликнул однажды Иван Сергеевич Тургенев: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины, - ты один мне поддержка и опора, о, великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!»
Могущество и величие придает русскому языку его церковнославянский пласт, обеспечивающий уникальное богатствосинонимических рядов. Свободный языкпредоставляет нам возможность свободы выбораслова из его огромнейшего богатства . А.С. Шишков рассматривает церковнославянский язык как средство возвращения к религиозно-нравственным истокам русской ментальности: «Отсюда все благозвучные и знаменательные слова наши, как-то: великолепие, велемудрие, присносущный, злокозненный, благобытность, громовержец, низринуть, возблистать.Не мудрено, что юношество наше, не приучаемое никогда к чтению священных книг, наконец, совсем отвыкли от силы и важности языка родного. Но если мы красоты подобных мест, как: Господь рече, да будет свет,и бысть,или; видех нечестиваго, высящася яко кедры ливанския, мимоидох, и се не бе,не станем чувствовать - горе народу!» .
В ХХ веке много внимания данной проблеме уделял известный наш русский философ-эмигрант Иван Александрович Ильин. Особенно глубоко волновала его проблема реформы языка, которая была проведена в первые годы советской власти. В 50-е годы ХХ века им был написан ряд статей: «О русском правописании», «О наших орфографических ранах», «Как же это случилось (заключительное слово о русском национальном правописании)» , где он с болью пишет об уничтожении «дивного орудия», которым является язык народа, о насильственном отторжении от него всего того, что связывало его с православной культурой.
И тем не менее для многих, в том числе и священнослужителей, людей церковных, церковнославянский язык в лучшем случае остается только языком богослужений, а для домашнего чтения, даже книг Священного Писания, используются переводы на современный русский язык.
Когда речь идет о переводе богослужебных текстов на русский язык, прежде всего, важно уяснить, действительно ли нашей Церкви необходима «облегченная» и «общедоступная», так сказать, «русифицированная» служба? И вместо того, чтобы сознательно отсекать современную Россию от необозримого живоносного пласта ее духовной культуры, не лучше ли и не проще ли усовершенствовать саму систему начального православного образования и принципиально расширить катехизаторскую деятельность Церкви? Религияозначает связь человека с Богом; связьэта и является языком. Нам для осуществления такой связи Бог даровал церковнославянский язык. В нем ярко выражена идея христианского вероучения. Он создавался для духовного просвещения славян, то есть для просветления их душ светом Истины. Идея перевода церковнославянских богослужебных текстов возникла в обновленческой среде. В 1919 г. священник Иоанн Егоров создал в Петербурге модернистскую группировку под названием «Религия в сочетании с жизнью». В своей приходской церкви он затевает самочинные нововведения: выносит Святой Престол из алтаря на середину храма; принимается за исправление богослужебных последований, пытается перевести богослужение на современный русский язык. Священник А. Боярский в Колпине под Петербургом организует еще одну обновленческую группировку «друзей церковной реформации» и т.д.
Эта идея - замены при богослужении церковнославянского языка русским - жива и сейчас. Но давайте посмотрим, что произойдет, если при переводе заменить только одно слово доброна хорошо.
В слове добропервоначальный корень доб-,то есть мир устроен у-доб-но, подходящим образом. И человек был задуман и создан как венец творения: по образу и по-доб-ию Божию, то есть так, что был у-доб-ен Богу, подходил, соответствовал Ему по красоте и доб-роте. Поэтому и называются пре-по-добнымисвятые люди, в высшей степени подобные Творцу. Ведь приставка пре-показывает высшую степень качества: пречистая, преславный.Слову доброблизкородственны доблий, доблестный -они характеризуют людей, совершающих подвиги во славу Божию. Слово же хорошоодиноко, нет у него словообразовательного гнезда типа «хорошота», «хорошетель»по типу «доброта», «добродетель» .
Конечно, происходящее в России в те годы не было случайностью. Это готовилось на протяжении столетий. Митрополит Вениамин (Федченков) писал: «Государство совсем не при большевиках стало безрелигиозным внутренне, а с того же Петра. Секуляризация, отделение их (Церкви и государства), - и юридическое, а тут еще более психологически жизненное, произошло более двухсот лет тому назад» . Октябрьский переворот лишь «законодательно» завершил то разъединение Церкви и общества, которое накапливалось постепенно. 11 декабря 1917 года постановлением Совета Народных Комиссаров республики из духовного ведомства в ведение Народного комиссариата по просвещению были переданы все учебные заведения, а затем специальным постановлением Наркомпроса во всех учебных заведениях отменилось преподавание церковных дисциплин (в том числе и церковнославянского языка) и упразднились должности законоучителей.
23 января 1918 года Совет Народных комиссаров обнародовал декрет «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», и новая власть с ожесточением повела борьбу за ликвидацию духовной основы жизни народа, за искоренение из его памяти прошлого, за уничтожение всех памятников его культуры. А носителем всего этого является язык народа, это «дивное орудие», которое, как пишет Иван Александрович Ильин, «создал себе русский народ, - орудие мысли, орудие духовного и душевного выражения, орудие устного и письменного общения, орудие права и государственности - наш чудесный, могучий и глубокомысленный русский язык» .
И этот «великий и могучий» новая власть в результате реформы 1918 года наполнила, по словам И.А. Ильина, неслыханно уродливыми, бессмысленными словами, слепленными из обломков и обмылков революционной пошлости, но еще особенно тем, что растерзала, изуродовала и снизила его письменное отличие. И эту искажающую, смысл убивающую, разрушительную для языка манеру писать, объявила новым правописанием». Прислушаемся далее к рассуждениям И.А. Ильина: «Человек даже стонет и вздыхает не зря и не бессмысленно. Но, если и стон его, и вздох его полны выражения, если они суть знаки его внутренней жизни, то тем более его членораздельная речь, именующая, разумеющая, указующая, мыслящая, обобщающая, доказывающая, рассказывающая, восклицающая, чувствующая и воображающая - полна живого смысла, жизненно драгоценного и ответственного. Весь язык служит этому смыслу, т. е. тому, что он хочет сказать и сообщить. Это есть самое важное в языке, все определяющее. Слова могут быть не только произнесены, но еще и начертаны буквами, тогда произносящий человек может отсутствовать, а речь его, если только она верно записана, может быть прочитана, воспроизведена и верно понята целым множеством людей, владеющим этим языком» . Понята, если только не изменился смысл ранее написанных слов и правил их написания. А реформа 1918 года, в значительной мере сузив или почти уничтожив исторические основы русского правописания и его связь с церковнославянским, сделала и саму возможность понимания проблематичной.
И.А. Ильин приводит примеры, когда одна единственная буква изменяет смысл слова. Например: «Не всякий совершонный (т. е. сделанный) поступок есть совершенный (т.е. безупречный) поступок». При погашении этого буквенного различия устраняется глубокий нравственный смысл этого изречения. Изъятие из русской гражданской азбуки ряда букв церковнославянского алфавита в 1918 году русский народ связал с гонением на Православную Церковь; появилась поговорка: «Фиту убрали - церкви рушить стали».
Вся ткань языка чрезвычайно впечатлительна, имеет огромное смысловое значение. Это особенно выясняется на омонимах, т. е. на словах с одинаковым звучанием, но с различным смыслом. Русский язык при старой орфографии победоносно справлялся со своими омонимами, вырабатывая для них различные начертания, но реформа погубила эту драгоценную языковую работу целых поколений.
Новая орфография отменила букву«i». И началась путаница. В понятие, которое ранее начерталось у нас буквами мiр, святые отцы изначально вкладывали все «земное торжище мiрское» как вместилище всечеловеческих страстей. По Евангелию, это и есть мiр, лежащий во зле.Предвечно же существует иной, мир - горний, как непрерывное и совершенное согласие и тишина, который присущ только Богу. Истинный мир мiра сего и может лишь посылаться Свыше - в Православную Церковь, по соборным ее молитвам. Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не так, как м iр дает, Я даю вам. (Ин.14, 27). Потому, как и прежде, от единого Начальника всемирной Тишины - Святая Церковь Православная стяжает дух мирен непрестанными молитвами и посылает мир всем, и призывает всех: миром(тишиною и согласием) Господу помолимся,чтоб возлюбить друг друга в единомыслии. Расставим же точки над «i»: человек либо стяжает смирение, дух мирен, либо накапливает в себе войну тайную или явную, которую неизбежно исторгает в окружающий мiр.
Буква «ять»была объявлена бессмысленной и заменена на «е». А ведь еще М.В. Ломоносов в «Российской грамматике» мотивированно предупредил, что не надо трогать букву «ять»: «Некоторые покушались истребить букву «ять» из азбуки российской. Но сие как не возможно, так и свойствам российского языка противно» .
Объявив упрощение письма, его усложнили. Раньше буква «ять» своим ярким видом «рисовала» для зрительной памяти корни, суффиксы и окончания, где обреталась, и которые вполне охватывались памятью. Она ненавязчиво развивала лингвистическое мышление. Теперь же педагоги рисуют опорные картинки, чтобы как-то разгрести кучу из многочисленных безударных Е,смешиваемых на письме с И.Однако известно, что и безударные звуки создают не только внешнюю форму и содержание слова, но и его древний, едва слышимый «вечерний звон» чувств, мелодий, настроений. Слово есть воссоздание внутри человека мира.
Наряду с изменением орфографии русского языка происходит и другая работа, которая менее заметна, а из-за этого и намного опаснее: подмена первоначального смысла слов или выбор из множества значений слова - одного, не используемого в Священном Писании и в богослужебных текстах. Орфография слова остается, а смысл написанного искажается, переворачивается. Например, полным ходом идет подмена смысла такого величайшего слова, как любовь.
«В любви должно быть благочестие», - говорит святитель Иоанн Златоуст. Любовьже современными людьми часто понимается лишь как извращение седьмой заповеди Моисея (Не прелюбодействуй), которое причинило много бед. Так, в древности города Гоморра и Содом за это были сожжены серным огнем, спадшим с неба, а в новые времена плотская любовь отвратила многих от любви к Богу.
Можно привести и другие примеры. Глагол глумитьсяимел два значения: 1) рассуждать, размышлять; 2) насмехаться над кем-то, издеваться. Первое значение исчезло из русского языка, а между тем пророк Давид очень часто использовал это слово в первом смысле. (Вернее, указанный глагол использовался при переводе псалмов). В псалме 118, стихе 14 читаем: «В заповедех Твоих поглумлюся, и уразумею пути Твоя». А стих 48 гласит: «Воздвигох руце мои к заповедем Твоим, яже возлюбих, иглумляхся во оправданиях Твоих». Тварьозначала «весь мир, сотворенный Богом, или (особенно) человек», сравним «Проповедуйте Евангелие всей твари»(Мк. 16, 15), то есть никого не исключая, всякому человеку. Сейчас же это слово превратилось в ругательство, оскорбление.
Противоположные метаморфозы произошли со словами, произведенными от слова лесть,первоначально «обман, коварство». Если лестный- это «обманчивый, коварный», то прелестный- то же, что и лестный,но в превосходной степени, а в современном русском языке синонимом этому слову стало слово прекрасный.И таких примеров можно привести множество.
Современный читатель, читающий старинные книги на церковнославянском языке, многие слова которого очень похожи на русские слова, нередко вводится в заблуждение. Ему уже непонятен смысл текста, а значит и образ мыслей наших предков. И если строители Вавилонской башни из-за своей гордыни перестали понимать друг друга, то так и мы перестаем понимать наших предков.
А.Л. Дворкин в своей книге о тоталитарных сектах нашего времени утверждает: «Кто контролирует язык человека, тот контролирует его сознание» . Одна грандиозная попытка замены языка известна: она совершилась после прихода к власти большевиков. У С.Я. Маршака есть стихотворение: любознательный пионер спрашивает удедушки, что такое царь, слуга, Бог,и тот отвечает, что да, были такие слова, но сейчас их нет, и какой ты счастливый, внучек, что тебе не нужно знать эти слова. Зато появились Рабкрин, зарплата, ВЦСПС, жилплощадь, конармеец.На этом жаргоне говорила целая страна, творили поэты. Конечно, до конца уничтожить русский язык и вытравить из него все христианские слова и понятия большевикам не удалось. Но во многом они преуспели. Сейчас советской власти больше нет, но пошел новый процесс: сегодня один «новояз» успешно заменяется другим .
Так получилось, что язык, на котором сегодня говорит наша страна, утерял многие понятия Православной Церкви. Люди сейчас или не понимают таких простых слов, как, например, покаяние, грех, ересь, таинство, молитва, спасение ит. п., или вкладывают в них совершенно иной смысл. Зато по телевизору говорят о карме,энергетике, чакрах, медитации,и эти слова падают на хорошо удобренную почву. А вот когда священник говорит, что нужно покаяться, нужно обратить взор внутрь себя, нужно молиться и участвовать в таинствах, - это непонятно, это намного труднее и далеко не так «комфортабельно».
А.Л. Дворкин указывает, что у американского движения «New Age» (Нью Эйдж) есть свой словарь, который встречается во всех наших СМИ: глобальная деревня, космический корабль Земля, новое мышление.Воспринимая эти термины, людиначинают мыслить соответствующими категориями. И эта новая атака на христианство куда более опасна, чем все предшествующие .
Борьба с обновленцами закончилась только после Великой Отечественной войны. Все храмы были возвращены Московскому Патриархату. Но желание изгнать из Церкви церковнославянский язык многими не оставляется и в настоящее время, причем это желание мотивируется якобы сложностью понимания хода богослужения. Разберемся в этом подробнее.
Богослужение - это целое (синтез), элементы которого - чтение, пение, архитектура храма, иконопись, язык и т. д. служат его гармонии. Здесь все не так, как в жилищах людей, но церковь есть дом Божий, а не жилище человеческое; в ней все подчинено идее богопочитания, и при свете этой идеи мы понимаем, что так и должно быть - в архитектуре, музыке, языке. По своему возвышенному характеру, по своей силе и звучности церковнославянский язык является наиболее совершенным средством для выражения религиозных настроений православного русского человека. Высшие стремления духа, отрешенные от земного и направленные к небесному, чистому и вечному, получают наиболее соответствующее выражение в этом языке, далеком от всего обычного, житейского. Церковнославянский язык создает для молитв и песнопений возвышенный стиль, являясь в этом отношении неисчерпаемым сокровищем .
На особый, наддиалектный характер церковнославянского языка (который лингвисты называют «старославянским» вслед за А. Мейе, употребившим этот термин в одной из своих работ) указывают современные исследователи: «...старославянский язык возник в процессе перевода... греческих богослужебных текстов и был по определению наддиалектным и нормированным образованием, первым славянским языком христианского культа, сознательно дистанцированным от языка бытового общения» .
Итак, церковнославянский язык лучше передает импульс религиозной жизни, глубже выражает молитвенные чувства. Древние языки вообще более приспособлены для выражения явлений и динамики духовной жизни. Это первая и главная причина необходимости их сохранения в православном богослужении. Второе основание - глубина самого перевода. Богослужебные тексты - это шедевры священной поэзии особого типа и порядка. Православные церковные службы называют опоэтизированным, иконографическим, поющим богословием. Переводчики, создавая тексты на церковнославянском языке, опирались на толкование Священного Писания отцами Церкви . Отсюда необычайное многообразие смыслов церковнославянских слов, обогащающих сознание временного человека. Так, А.В. Григорьев указывает, что исконное значение славянского слава- это «мнение». Под влиянием греческого языка и культуры данное слово начинает употребляться в значениях «хвала, почетная известность, совершенство, блеск, великолепие, сияние»; наконец, как название церковного песнопения» .
Третье основание - традиция. Это актуальное бытие прошлого в настоящем. Живая традиция сохранила нам дивное, неповторимое православное богослужение. Церковное богослужение - это синтез жизни Церкви в эпоху ее древнего расцвета. Древние языки имеют очень важное значение для сохранения в чистоте и внутренней целостности одного из видов Церковного предания - богослужебного канона. Славянский язык наряду с другими древними языками стал священным языком Церкви. Особо ценным представляется в этом отношении издание параллельных текстов Священного Писания на древних языках - древнееврейском, древнегреческом, латинском, церковнославянском. Образцом подобного учебного издания служит, например, осуществленное Греко-латинским кабинетом Ю.А. Шичалина издание Первого Псалма на древних и новых языках с приложенными толкованиями святых отцов .
Наконец, нельзя упустить из виду и тот факт, что в церковнославянском богослужении православные слышат молитвенный голос своих отцов и дедов - Святой Руси, Церкви Небесной и Торжествующей - и сливаются с ним в единстве молитвы всей России и всех славян, в единстве веры и любви. Церковнославянские песнопения живы и живительны. Они не только живых членов Церкви связуют воедино, но и тех, которые уже умерли для земной жизни. Наши святые угодники земли Русской - преподобный Антоний (+1073) и Феодосий (+1074) Киево-Печерские, преподобный Сергий Радонежский (+1392), преподобный Серафим Саровский (+1833); святые угодники земли Сербской, например, святой архиепископ Савва (+1237); святые чудотворцы Болгарские, например, преподобная Параскева (ХI в.), преподобный Иоанн Рыльский (+946), и множество других православных славянских святых, начиная со святых Кирилла (+869) и Мефодия (+885)- молились на этом же церковнославянском языке и теми же словами, какими и мы теперь молимся. Этой традицией следует бесконечно дорожить. Итак, православное богослужение на церковнославянском языке хранит в себе огромный потенциал духовных сил и энергии, ценный не только для нас, но и для будущих поколений.
Церковнославянский язык, обогащенный через переводы с греческого, в своем лексическом и синтаксическом строе имел благотворное влияние на русский литературный язык ХIХ века. Он и сейчас содействует поддержанию духовного единства как в самом русском народе, так и во всех славянских племенах православного вероисповедания. Церковнославянизмами проникнуты русские святоотеческие творения, и нынешняя читающая публика именно благодаря их возвышенному языку приобщается к строю мыслей и чувств верующего христианина.
Церковнославянский язык может рассматриваться как средство возвращения к религиозно-нравственным истокам русской ментальности. Он создавался для духовного просвещения славян, то есть для просветления их душ светом Истины. В церковнославянском богослужении православные слышат молитвенный голос своих отцов и дедов - Святой Руси, Церкви Небесной и Торжествующей. Церковнославянский язык, далекий от всего обычного, житейского, по своему возвышенному характеру является наиболее совершенным средством для выражения религиозных настроений православного русского человека. Овладеть этим сокровищем не только путем практическим (клиросного чтения и пения), но и теоретическим (методом историко-филологического анализа) - задача первостепенной важности.
Ильин И.А. Наши задачи, Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948-1954 гг. В 2-х т. т. 2. М., 1992. С. 95-104, 118-122.
Там же. С. 53.
Там же. С. 54.
Овладеть этим сокровищем не только путем практическим (клиросного чтения и пения), но и теоретическим (методом историко-филологического анализа) - задача первостепенной важности. Одна из первых попыток такого рода предпринята в издании: Маршева Л. И. Шестопсалмие: учебно-лингвистический анализ (издание Сретенского монастыря). М. 2003.
Мейе А. Общеславянский язык, М., 1951.С. 7.
Ремнева М.Л. Древнерусский и церковнославянский //Древние языки в системе университетского образования. Исследование и преподавание. М., 2001. С. 237-238.
Григорьев АВ. К вопросу о коннотативном компоненте значения старославянского слова//Древние языки в системе университетского образования. Исследования и преподавание. М.. 2001. С. 110.
Там же. С. 106.
Первый Псалом. М., 2003.
Церковнославянский язык - это традиционный язык богослужения, употребляющийся в православных церквях России, Болгарии, Беларуси, Сербии, Черногории, Украины и Польши. В большей части храмов используется вместе с национальным языком.
История
Церковнославянский язык берет начало от южноболгарского диалекта, являющегося родным для Кирилла и Мефодия - создателей кириллицы, старославянского письменного языка.
Впервые его ввели в обиход в одном из славянских государств - Великой Моравии. Там создатели азбуки со своими учениками занимались переводом церковных книг с на старославянский, учили славян читать, писать и вести богослужения на старославянском.
После смерти Кирилла и Мефодия противники славянской грамоты добились запрета об использовании данного языка в церкви, а учеников создателей языка изгнали. Но они отправились в Болгарию, которая в конце девятого века стала центром распространения старославянского языка.
В десятом веке в Древнерусском государстве приняли христианство, после чего церковнославянский язык стали использовать как литературный.
Письменность и топографика
Церковнославянский язык, алфавит которого основывается на кириллице и состоит из 40 букв, имеет свои особенности и отличительные черты.
Есть несколько вариантов написания некоторых букв алфавита. Также существует множество надстрочных знаков: придыхание, ерок, краткая, три вида ударения, кендема, титло. Знаки препинания несколько отличаются от тех, что есть в русском языке. заменяется точкой с запятой; а точка с запятой - двоеточием.
Церковнославянский язык, алфавит которого схож с русским, повлиял на многие языки мира, особенно на славянские. В русском языке присутствует много заимствованных славянских слов, которые обусловили стилевую разницу в парах слов с одним корнем (полногласие-неполногласие), например: город - град, хоронить - хранить и т. п.
В этом случае заимствованные церковнославянские слова относятся к наиболее высокому стилю. В некоторых случаях русские и славянские варианты написания слов расходятся и не являются синонимами. Например, "горячий" и "горящий", "совершённый" и "совершенный".
Церковнославянский язык, как и используемая в медицине и биологии латынь, считается "мертвым" языком, который используется только в церкви. Первая книга, напечатанная на этом языке, была издана в конце пятнадцатого века в Хорватии.
Различия с русским языком
Церковнославянский язык и русский язык имеют ряд схожих признаков и ряд отличительных характеристик.
Как и в русском, звуки "ж", "ш", "ц" произносятся твердо, а звуки "ч", "щ" - мягко. Грамматические признаки также выражаются словоизменением.
Если в конце приставки стоит твердый согласный звук, а корень слова начинается с гласной "и", то она читается как "ы". Буква "г" на конце слова оглушается до звука "х".
В предложении есть подлежащее, которое стоит в именительном падеже, и сказуемое.
У глагола старославянского языка есть лицо, наклонение, число, время и залог.
В отличие от русского языка, в церковнославянском нет редуцированных гласных и буква "е" не читается как "ё". Буква "ё" в нем вообще отсутствует.
Окончания прилагательных читаются так же, как и пишутся.
В русском языке всего шесть падежей, а в церковнославянском - семь (добавляется еще звательный).
Церковнославянский язык имеет огромное значение в становлении многих современных языков, в том числе и русского. Хоть он и не используется в нашей речи, но его влияние на язык заметно, если глубоко заняться лингвистикой.
25.11.2014
Игумен Агафангел (Гагуа)
Важности церковнославянского языка для понимания современным человеком родного русского и вопросу перевода богослужения на русский язык посвящена статья доктора медицинских наук, профессора Ивановской государственной медицинской академии, заведующего кафедрой древних и новых языков Свято-Алексеевской Иваново-Вознесенской православной духовной семинарии игумена Агафангела (Гагуа) .
На Руси церковнославянский язык укоренился более тысячи лет тому назад в результате Крещения Руси и дал замечательные образцы одухотворенного писания, к которым обращались многие поколения наших дедов и отцов.
Без церковнославянского, бытовавшего в Древней Руси, трудно представить развитие русского литературного языка во все эпохи его истории. Церковный язык был всегда опорой, гарантией чистоты и источником обогащения русского языка. Мы и сейчас, порой подсознательно, несем в себе частицы священного общеславянского языка и пользуемся им. Употребляя пословицу «Устами младенца глаголет истина», мы не задумываемся над тем, что «чисто» по-русски следовало бы сказать «Ртом ребенка говорит правда», а ощущаем лишь некоторый архаизм, книжность этого речения. Церковнославянский язык, обогащенный через переводы с греческого, в своем лексическом и синтаксическом строе имел благотворное влияние на русский литературный язык ХIХ века. Он влиял и на направление всей самобытной мысли русского народа и, кроме того, в духовном отношении объединяет все славянские племена.
Протоиерей Григорий Дьяченко в предисловии к своему «Словарю церковнославянского языка» приводит рассуждения по этому вопросу Михаила Васильевича Ломоносова, высказанные им в работах «О пользе чтения церковнославянских книг», «О пользе книг церковных в русском языке» и др. По воззрению нашего ученого одна из важнейших заслуг церковнославянского языка состоит в том, что он содействует поддержанию единства и духовной неразрывной связи как в самом русском народе, так и во всех славянских племенах православного вероисповедания. Такую же прочную связь представляет церковнославянский язык и в историческом отношении. Именно благодаря принятому нашей Церковью для богослужения и для богослужебных книг церковнославянскому языку, «российский язык от владения Владимирова до нынешняго веку, ...не столько отменился, чтобы стараго разуметь не можно было: так, как многие народы не учась, не разумеют языка, которым предки их за четыреста лет писали ради великой его перемены, случившейся чрез то время» . Язык церковнославянский служит неиссякаемым источником обогащения живого литературного русского языка, содействуя развитию русской мысли и русского слова и слога.
Далее Михаил Васильевич, с искренним и горячим чувством истинного патриота и поэта говорит: «Рассудив такую пользу от книг церковных славянских в российском языке, всем любителям отечественного слова безпристрастно объявляю и дружелюбно советую, уверяясь собственным своим искусством, дабы с прилежанием читали все церковные книги, отчего к общей и к собственной пользе воспоследуют» . В 1751 г. он писал: «старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного славянского языка купно с российским отвратятся дикие и странные слова, нелепости, входящие к нам из чужих языков», - и пояснял, что «оные неприличности ныне небрежением чтения книг церковных вкрадываются к нам нечувствительно, искажают собственную красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене и к упадку преклоняют... российский язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку не подвержен утвердится, коль долго церковь российская славословием Божиим на славянском языке украшаться будет» .
Таким образом, благоприятное будущее русского литературного языка М.В. Ломоносов видел в опоре на славянский язык, что и было подтверждено в начале ХIХ века. Слова М.В. Ломоносова звучат вполне злободневно и сейчас, когда наш язык испытывает натиск западной массовой культуры. Вместе с тем приведенные цитаты из трудов М.В. Ломоносова показывают, что и в его время уже нужны были специальные меры по укреплению знания церковнославянского языка в русском обществе, которое начинало больше ценить западную культуру, нежели собственное богослужение. В начале ХIХ века уже не все прихожане, особенно «образованного» сословия, понимали читаемое в храме, как показывает сложившаяся в дворянской среде поговорка: «Читай не так, как пономарь, а с чувством, с толком, с расстановкой». По-видимому, церковной манере чтения, которая не удовлетворяла новым эстетическим запросам дворянства, начинали предпочитать французскую декламацию. Церковнославянскому языку отказывали в «толке», то есть осмысленном употреблении. Церковнославянский обогащал русский литературный язык, но в некотором социальном слое сам как бы отходил на периферию.
И все же вплоть до конца ХIХ - начала ХХ вв. славянский воспринимался как язык живой не только на богослужении, но и вообще в церковной среде, а через нее — в значительных слоях общества. Достаточно вспомнить, насколько естественно входят цитаты из Священного Писания в труды святителя Игнатия Брянчанинова и других русских подвижников веры, и насколько их слог, близкий к церковнославянскому, способствует более глубокому постижению читателем предмета их рассуждений. Нынешняя читающая публика, заново открывая для себя их творения, именно благодаря их возвышенному языку приобщается к строю мыслей и чувств верующего христианина.
Для многих ревнителей благолепия русского языка церковнославянский был не только источником вдохновения и образцом гармонической завершенности, стилистической строгости, но и стражем, как это полагал М.В. Ломоносов, чистоты и правильности пути развития русского языка. И именно эту функциональную сторону древнего языка - языка, не отрешенного от современности - следует осознавать и воспринимать и в наше время.
В нынешней России церковнославянский многими ощущается как язык «мертвый», т.е. сохранившийся только в церковных книгах и службах; во всех иных случаях, даже при домашнем чтении Священного Писания, в ходу русский язык. Не так было в дореволюционные времена. Об этом свидетельствуют многочисленные источники. Закон Божий преподавался в учебных заведениях не менее десяти лет. Молитвы, Символ веры были исключительно на церковнославянском языке. Он звучал постоянно: Литургию многие знали наизусть; заповеди Моисея, заповеди Блаженства, молитвы, тропари, небольшие притчи из Евангелия также заучивались наизусть. Отдельные гимназисты прислуживали в церкви, читали часы, исполняли обязанности псаломщика. Церковнославянский язык звучал даже чаще, чем воспринимался зрительно.
Необходимо возродить интерес к церковнославянскому языку именно как к родному языку, которым владели наши предки. Нельзя русский и церковнославянский язык считать разными языками. Это две ветви на одном корне, но одна из них, русская, искусственно ломается, и к ней прививаются чужие отростки, а другая, церковнославянская, всячески поддается забвению и хоронится.
Охранитель устоев Святой Руси и ревнитель церковнославянского языка адмирал А.С. Шишков черпал сокровища из этого неиссякаемого родника. Защищая церковнославянский язык и веру отцов, он основал «Беседу любителей русского слова» и написал в 1803 году «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка», где защищал невозможность разорвать узы церковнославянского и русского. В этих узах видел он спасение народной нравственности и веры: «Природный язык есть душа народа, зеркало нравов, верный показатель просвещения, неумолчный проповедник дел. Возвышается народ, возвышается язык; благонравен народ, благонравен язык. Никогда безбожник не может говорить языком Давида: слава небес не открывается ползающему в земле червю. Никогда развратный не может говорить языком Соломона: свет мудрости не озаряет утопающего в страстях и пороках...» О таком языке воскликнул однажды Иван Сергеевич Тургенев: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины, - ты один мне поддержка и опора, о, великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!»
Могущество и величие придает русскому языку его церковнославянский пласт, обеспечивающий уникальное богатство синонимических рядов. Свободный язык предоставляет нам возможность свободы выбора слова из его огромнейшего богатства . А.С. Шишков рассматривает церковнославянский язык как средство возвращения к религиозно-нравственным истокам русской ментальности: «Отсюда все благозвучные и знаменательные слова наши, как-то: великолепие, велемудрие, присносущный, злокозненный, благобытность, громовержец, низринуть, возблистать. Не мудрено, что юношество наше, не приучаемое никогда к чтению священных книг, наконец, совсем отвыкли от силы и важности языка родного. Но если мы красоты подобных мест, как: Господь рече, да будет свет, и бысть, или; видех нечестиваго, высящася яко кедры ливанския, мимоидох, и се не бе, не станем чувствовать - горе народу!» .
В ХХ веке много внимания данной проблеме уделял известный наш русский философ-эмигрант Иван Александрович Ильин. Особенно глубоко волновала его проблема реформы языка, которая была проведена в первые годы советской власти. В 50-е годы ХХ века им был написан ряд статей: «О русском правописании», «О наших орфографических ранах», «Как же это случилось (заключительное слово о русском национальном правописании)» , где он с болью пишет об уничтожении «дивного орудия», которым является язык народа, о насильственном отторжении от него всего того, что связывало его с православной культурой.
И тем не менее для многих, в том числе и священнослужителей, людей церковных, церковнославянский язык в лучшем случае остается только языком богослужений, а для домашнего чтения, даже книг Священного Писания, используются переводы на современный русский язык.
Когда речь идет о переводе богослужебных текстов на русский язык , прежде всего, важно уяснить, действительно ли нашей Церкви необходима «облегченная» и «общедоступная», так сказать, «русифицированная» служба? И вместо того, чтобы сознательно отсекать современную Россию от необозримого живоносного пласта ее духовной культуры, не лучше ли и не проще ли усовершенствовать саму систему начального православного образования и принципиально расширить катехизаторскую деятельность Церкви? Религия означает связь человека с Богом; связь эта и является языком. Нам для осуществления такой связи Бог даровал церковнославянский язык. В нем ярко выражена идея христианского вероучения. Он создавался для духовного просвещения славян, то есть для просветления их душ светом Истины.
Идея перевода церковнославянских богослужебных текстов возникла в обновленческой среде . В 1919 г. священник Иоанн Егоров создал в Петербурге модернистскую группировку под названием «Религия в сочетании с жизнью». В своей приходской церкви он затевает самочинные нововведения: выносит Святой Престол из алтаря на середину храма; принимается за исправление богослужебных последований, пытается перевести богослужение на современный русский язык. Священник А. Боярский в Колпине под Петербургом организует еще одну обновленческую группировку «друзей церковной реформации» и т.д.
Эта идея - замены при богослужении церковнославянского языка русским - жива и сейчас. Но давайте посмотрим, что произойдет, если при переводе заменить только одно слово добро на хорошо .
В слове добро первоначальный корень доб-, то есть мир устроен у-доб- но, подходящим образом. И человек был задуман и создан как венец творения: по образу и по-доб-ию Божию, то есть так, что был у-доб-ен Богу, подходил, соответствовал Ему по красоте и доб-роте. Поэтому и называются пре-по-добными святые люди, в высшей степени подобные Творцу. Ведь приставка пре- показывает высшую степень качества: пречистая, преславный. Слову добро близкородственны доблий, доблестный - они характеризуют людей, совершающих подвиги во славу Божию. Слово же хорошо одиноко, нет у него словообразовательного гнезда типа «хорошота», «хорошетель» по типу «доброта», «добродетель» .
Конечно, происходящее в России в те годы не было случайностью. Это готовилось на протяжении столетий. Митрополит Вениамин (Федченков) писал: «Государство совсем не при большевиках стало безрелигиозным внутренне, а с того же Петра. Секуляризация, отделение их (Церкви и государства), - и юридическое, а тут еще более психологически жизненное, произошло более двухсот лет тому назад» . Октябрьский переворот лишь «законодательно» завершил то разъединение Церкви и общества, которое накапливалось постепенно. 11 декабря 1917 года постановлением Совета Народных Комиссаров республики из духовного ведомства в ведение Народного комиссариата по просвещению были переданы все учебные заведения, а затем специальным постановлением Наркомпроса во всех учебных заведениях отменилось преподавание церковных дисциплин (в том числе и церковнославянского языка) и упразднились должности законоучителей.
23 января 1918 года Совет Народных Комиссаров обнародовал декрет «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», и новая власть с ожесточением повела борьбу за ликвидацию духовной основы жизни народа, за искоренение из его памяти прошлого, за уничтожение всех памятников его культуры. А носителем всего этого является язык народа, это «дивное орудие», которое, как пишет Иван Александрович Ильин, «создал себе русский народ, - орудие мысли, орудие духовного и душевного выражения, орудие устного и письменного общения, орудие права и государственности - наш чудесный, могучий и глубокомысленный русский язык» .
И этот «великий и могучий» новая власть в результате реформы 1918 года наполнила, по словам И.А. Ильина, «неслыханно уродливыми, бессмысленными словами, слепленными из обломков и обмылков революционной пошлости, но еще особенно тем, что растерзала, изуродовала и снизила его письменное отличие. И эту искажающую, смысл убивающую, разрушительную для языка манеру писать, объявила новым правописанием». Прислушаемся далее к рассуждениям И.А. Ильина: «Человек даже стонет и вздыхает не зря и не бессмысленно. Но, если и стон его, и вздох его полны выражения, если они суть знаки его внутренней жизни, то тем более его членораздельная речь, именующая, разумеющая, указующая, мыслящая, обобщающая, доказывающая, рассказывающая, восклицающая, чувствующая и воображающая - полна живого смысла, жизненно драгоценного и ответственного. Весь язык служит этому смыслу, т.е. тому, что он хочет сказать и сообщить. Это есть самое важное в языке, все определяющее. Слова могут быть не только произнесены, но еще и начертаны буквами, тогда произносящий человек может отсутствовать, а речь его, если только она верно записана, может быть прочитана, воспроизведена и верно понята целым множеством людей, владеющим этим языком» . Понята, если только не изменился смысл ранее написанных слов и правил их написания. А реформа 1918 года, в значительной мере сузив или почти уничтожив исторические основы русского правописания и его связь с церковнославянским, сделала и саму возможность понимания проблематичной.
И.А. Ильин приводит примеры, когда одна единственная буква изменяет смысл слова. Например: «Не всякий совершонный (т. е. сделанный) поступок есть совершенный (т.е. безупречный) поступок». При погашении этого буквенного различия устраняется глубокий нравственный смысл этого изречения. Изъятие из русской гражданской азбуки ряда букв церковнославянского алфавита в 1918 году русский народ связал с гонением на Православную Церковь; появилась поговорка: «Фиту убрали - церкви рушить стали».
Вся ткань языка чрезвычайно впечатлительна, имеет огромное смысловое значение. Это особенно выясняется на омонимах, т.е. на словах с одинаковым звучанием, но с различным смыслом. Русский язык при старой орфографии победоносно справлялся со своими омонимами, вырабатывая для них различные начертания, но реформа погубила эту драгоценную языковую работу целых поколений.
Новая орфография отменила букву «i» . И началась путаница. В понятие, которое ранее начерталось у нас буквами мiр, святые отцы изначально вкладывали все «земное торжище мiрское» как вместилище всечеловеческих страстей. По Евангелию, это и есть мiр, лежащий во зле. Предвечно же существует иной, мир - горний, как непрерывное и совершенное согласие и тишина, который присущ только Богу. Истинный мир мiра сего и может лишь посылаться Свыше - в Православную Церковь, по соборным ее молитвам. Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не так, как мiр дает, Я даю вам (Ин.14, 27). Потому, как и прежде, от единого Начальника всемирной Тишины - Святая Церковь Православная стяжает дух мирен непрестанными молитвами и посылает мир всем , и призывает всех: миром (тишиною и согласием) Господу помолимся, чтоб возлюбить друг друга в единомыслии. Расставим же точки над «i»: человек либо стяжает смирение, дух мирен, либо накапливает в себе войну тайную или явную, которую неизбежно исторгает в окружающий мiр.
Буква «ять» была объявлена бессмысленной и заменена на «е». А ведь еще М.В. Ломоносов в «Российской грамматике» мотивированно предупредил, что не надо трогать букву «ять»: «Некоторые покушались истребить букву “ять” из азбуки российской. Но сие как не возможно, так и свойствам российского языка противно» .
Объявив упрощение письма, его усложнили. Раньше буква «ять» своим ярким видом «рисовала» для зрительной памяти корни, суффиксы и окончания, где обреталась, и которые вполне охватывались памятью. Она ненавязчиво развивала лингвистическое мышление. Теперь же педагоги рисуют опорные картинки, чтобы как-то разгрести кучу из многочисленных безударных Е , смешиваемых на письме с И . Однако известно, что и безударные звуки создают не только внешнюю форму и содержание слова, но и его древний, едва слышимый «вечерний звон» чувств, мелодий, настроений. Слово есть воссоздание внутри человека мира.
Наряду с изменением орфографии русского языка происходит и другая работа, которая менее заметна, а из-за этого и намного опаснее: подмена первоначального смысла слов или выбор из множества значений слова - одного, не используемого в Священном Писании и в богослужебных текстах. Орфография слова остается, а смысл написанного искажается, переворачивается. Например, полным ходом идет подмена смысла такого величайшего слова, как любовь.
«В любви должно быть благочестие», - говорит святитель Иоанн Златоуст. Любовь же современными людьми часто понимается лишь как извращение седьмой заповеди Моисея (Не прелюбодействуй), которое причинило много бед. Так, в древности города Гоморра и Содом за это были сожжены серным огнем, спадшим с неба, а в новые времена плотская любовь отвратила многих от любви к Богу.
Можно привести и другие примеры. Глагол глумиться имел два значения: 1) рассуждать, размышлять; 2) насмехаться над кем-то, издеваться. Первое значение исчезло из русского языка, а между тем пророк Давид очень часто использовал это слово в первом смысле. (Вернее, указанный глагол использовался при переводе псалмов). В псалме 118, стихе 14 читаем: «В заповедех Твоих поглумлюся , и уразумею пути Твоя». А стих 48 гласит: «Воздвигох руце мои к заповедем Твоим, яже возлюбих, и глумляхся во оправданиях Твоих». Тварь означала «весь мир, сотворенный Богом, или (особенно) человек», сравним «Проповедуйте Евангелие всей твари» (Мк. 16, 15), то есть никого не исключая, всякому человеку. Сейчас же это слово превратилось в ругательство, оскорбление.
Противоположные метаморфозы произошли со словами, произведенными от слова лесть, первоначально «обман, коварство». Если лестный - это «обманчивый, коварный», то прелестный - то же, что и лестный, но в превосходной степени, а в современном русском языке синонимом этому слову стало слово прекрасный. И таких примеров можно привести множество.
Современный читатель, читающий старинные книги на церковнославянском языке, многие слова которого очень похожи на русские слова, нередко вводится в заблуждение. Ему уже непонятен смысл текста, а значит и образ мыслей наших предков. И если строители Вавилонской башни из-за своей гордыни перестали понимать друг друга, то так и мы перестаем понимать наших предков.
А.Л. Дворкин в своей книге о тоталитарных сектах нашего времени утверждает: «Кто контролирует язык человека, тот контролирует его сознание» . Одна грандиозная попытка замены языка известна: она совершилась после прихода к власти большевиков. У С.Я. Маршака есть стихотворение: любознательный пионер спрашивает у дедушки, что такое царь, слуга, Бог, и тот отвечает, что да, были такие слова, но сейчас их нет, и какой ты счастливый, внучек, что тебе не нужно знать эти слова. Зато появились Рабкрин, зарплата, ВЦСПС, жилплощадь, конармеец. На этом жаргоне говорила целая страна, творили поэты. Конечно, до конца уничтожить русский язык и вытравить из него все христианские слова и понятия большевикам не удалось. Но во многом они преуспели. Сейчас советской власти больше нет, но пошел новый процесс: сегодня один «новояз» успешно заменяется другим .
Так получилось, что язык, на котором сегодня говорит наша страна, утерял многие понятия Православной Церкви. Люди сейчас или не понимают таких простых слов, как, например, покаяние, грех, ересь, таинство, молитва, спасение и т.п., или вкладывают в них совершенно иной смысл. Зато по телевизору говорят о карме, энергетике, чакрах, медитации, и эти слова падают на хорошо удобренную почву. А вот когда священник говорит, что нужно покаяться, нужно обратить взор внутрь себя, нужно молиться и участвовать в таинствах, - это непонятно, это намного труднее и далеко не так «комфортабельно».
А.Л. Дворкин указывает, что у американского движения «New Age» (Нью Эйдж) есть свой словарь, который встречается во всех наших СМИ: глобальная деревня, космический корабль Земля, новое мышление. Воспринимая эти термины, люди начинают мыслить соответствующими категориями. И эта новая атака на христианство куда более опасна, чем все предшествующие .
Борьба с обновленцами закончилась только после Великой Отечественной войны. Все храмы были возвращены Московскому Патриархату. Но желание изгнать из Церкви церковнославянский язык многими не оставляется и в настоящее время, причем это желание мотивируется якобы сложностью понимания хода богослужения. Разберемся в этом подробнее.
Богослужение - это целое (синтез), элементы которого - чтение, пение, архитектура храма, иконопись, язык и т.д. служат его гармонии. Здесь всё не так, как в жилищах людей, но церковь есть дом Божий, а не жилище человеческое; в ней всё подчинено идее богопочитания, и при свете этой идеи мы понимаем, что так и должно быть - в архитектуре, музыке, языке. По своему возвышенному характеру, по своей силе и звучности церковнославянский язык является наиболее совершенным средством для выражения религиозных настроений православного русского человека. Высшие стремления духа, отрешенные от земного и направленные к небесному, чистому и вечному, получают наиболее соответствующее выражение в этом языке, далеком от всего обычного, житейского . Церковнославянский язык создает для молитв и песнопений возвышенный стиль, являясь в этом отношении неисчерпаемым сокровищем .
На особый, наддиалектный характер церковнославянского языка (который лингвисты называют «старославянским» вслед за А. Мейе, употребившим этот термин в одной из своих работ) указывают современные исследователи: «…старославянский язык возник в процессе перевода… греческих богослужебных текстов и был по определению наддиалектным и нормированным образованием, первым славянским языком христианского культа, сознательно дистанцированным от языка бытового общения» .
Итак, церковнославянский язык лучше передает импульс религиозной жизни, глубже выражает молитвенные чувства. Древние языки вообще более приспособлены для выражения явлений и динамики духовной жизни. Это первая и главная причина необходимости их сохранения в православном богослужении. Второе основание - глубина самого перевода. Богослужебные тексты - это шедевры священной поэзии особого типа и порядка. Православные церковные службы называют опоэтизированным, иконографическим, поющим богословием. Переводчики, создавая тексты на церковнославянском языке, опирались на толкование Священного Писания отцами Церкви . Отсюда необычайное многообразие смыслов церковнославянских слов, обогащающих сознание временного человека. Так, А.В. Григорьев указывает, что исконное значение славянского слава - это «мнение». Под влиянием греческого языка и культуры данное слово начинает употребляться в значениях «хвала, почетная известность, совершенство, блеск, великолепие, сияние»; наконец, как название церковного песнопения» .
Третье основание - традиция. Это актуальное бытие прошлого в настоящем. Живая традиция сохранила нам дивное, неповторимое православное богослужение. Церковное богослужение - это синтез жизни Церкви в эпоху ее древнего расцвета. Древние языки имеют очень важное значение для сохранения в чистоте и внутренней целостности одного из видов Церковного предания - богослужебного канона. Славянский язык наряду с другими древними языками стал священным языком Церкви. Особо ценным представляется в этом отношении издание параллельных текстов Священного Писания на древних языках - древнееврейском, древнегреческом, латинском, церковнославянском. Образцом подобного учебного издания служит, например, осуществленное Греко-латинским кабинетом Ю.А. Шичалина издание Первого Псалма на древних и новых языках с приложенными толкованиями святых отцов .
Наконец, нельзя упустить из виду и тот факт, что в церковнославянском богослужении православные слышат молитвенный голос своих отцов и дедов - Святой Руси, Церкви Небесной и Торжествующей - и сливаются с ним в единстве молитвы всей России и всех славян, в единстве веры и любви. Церковнославянские песнопения живы и живительны. Они не только живых членов Церкви связуют воедино, но и тех, которые уже умерли для земной жизни. Наши святые угодники земли Русской - преподобный Антоний (†1073) и Феодосий (†1074) Киево-Печерские, преподобный Сергий Радонежский (†1392), преподобный Серафим Саровский (†1833); святые угодники земли Сербской, например, святой архиепископ Савва (†1237); святые чудотворцы Болгарские, например, преподобная Параскева (ХI в.), преподобный Иоанн Рыльский (†946), и множество других православных славянских святых, начиная со святых Кирилла (†869) и Мефодия (†885) - молились на этом же церковнославянском языке и теми же словами, какими и мы теперь молимся. Этой традицией следует бесконечно дорожить. Итак, православное богослужение на церковнославянском языке хранит в себе огромный потенциал духовных сил и энергии, ценный не только для нас, но и для будущих поколений.
Церковнославянский язык, обогащенный через переводы с греческого, в своем лексическом и синтаксическом строе имел благотворное влияние на русский литературный язык ХIХ века. Он и сейчас содействует поддержанию духовного единства как в самом русском народе, так и во всех славянских племенах православного вероисповедания. Церковнославянизмами проникнуты русские святоотеческие творения, и нынешняя читающая публика именно благодаря их возвышенному языку приобщается к строю мыслей и чувств верующего христианина.
Церковнославянский язык может рассматриваться как средство возвращения к религиозно-нравственным истокам русской ментальности. Он создавался для духовного просвещения славян, то есть для просветления их душ светом Истины. В церковнославянском богослужении православные слышат молитвенный голос своих отцов и дедов - Святой Руси, Церкви Небесной и Торжествующей. Церковнославянский язык, далекий от всего обычного, житейского, по своему возвышенному характеру является наиболее совершенным средством для выражения религиозных настроений православного русского человека. Овладеть этим сокровищем не только путем практическим (клиросного чтения и пения), но и теоретическим (методом историко-филологического анализа) - задача первостепенной важности.
Вклад, сделанный Солунской двоицей в культуру русского мира на самом раннем этапе его становления, трудно переоценить. Как известно, основной заслугой Константина-Кирилла и его брата Мефодия стало изобретение азбуки для одного из диалектов староболгарского языка, носители которого составляли компактную диаспору, проживавшую в Фессалониках во времена жизни будущих просветителей. Именно этому диалекту суждено было лечь в основу будущей славянской письменности, и со временем, претерпевая изменения, обусловленные активным взаимодействием с восточнославянским лингвистическим субстратом, образовать удивительно разнообразную, необыкновенно богатую, сумевшую впитать в себя и выразить в себе все неповторимые, самобытные особенности национального менталитета русскую литературу.
Точным барометром, дающим прямой ответ на вопрос о роли церковнославянского языка в современной литургической жизни Церкви, является реакция любого воцерковленного христианина на инициативу упрощения богослужебных текстов, их перевода на современный язык: реакция, как правило, резко негативная. Не стоит забывать, что во многом языковая реформа легла в основание самого большого и болезненного в истории Русской Церкви раскола - раскола между староверами и никонианами. Резкие выпады протопопа Аввакума против таких прав литургического текста, как «приидите пием пиво новое» (в Пасхальном каноне, вместо «приидите пием питие новое»), могут оказаться созвучными и современным прихожанам православных храмов. Не следует забывать и о том, что обвинительный вердикт преподобному Максиму Греку был вынесен на основании установки факта его лингвистической некомпетентности и даже то смягчающее обстоятельство, что преподобный был нерусским человеком, человеком иной культурной формации, не послужило смягчающим обстоятельством в рассмотрении такого страшного согласно пониманию современников преступления, как искажение чистоты церковнославянского слога. Итак, язык, образ выражения мыслей во время молитвы есть форма, которая неотъемлемо связана с содержанием. Язык обладает самодостаточной значимостью и конденсирует духовный опыт всего народа, на всем протяжении его исторического бытия.
Церковнославянский язык - это тот язык, молитвы которого произносил сонм русских святых: преподобный Антоний и Феодосий Печерские, преподобный Сергий, Серафим. Отказ от него есть самопредательство, акт духовно-исторического суицида.
Конечно, же изначально церковнославянский язык создавался как язык сакральный, предназначенный для передачи сакральных смыслов, язык избранных и посвященных. Первые слова, написанные новой азбукой святым Кириллом, были по преданию, слова первого зачала Евангелия от Иоанна: «Искони бе слово, и слово бе к Богу, слово бе Бог». Высокое звучание, возвышенный слог дистанцировал происходящее внутри храма от всего прочего, от профанного пространства за пределами его стен. Ясен и тот факт, что церковнославянский язык, в том виде, в котором его запечатлели первые памятники письменности, да и редакции позднейшего времени никогда не был разговорным языком для восточнославянских племен, проживавших на территории Руси в первые века становления государственности. Конечно, староболгарский язык во всем его диалектном разнообразии и древнерусский язык как совокупность восточнославянских говоров, впоследствии разделившихся на украинский, белорусский и русский языки, некогда восходили к единому общеславянскому праязыку, однако к 9-ому веку разные ветви этого общеславянского языка разошлись в своем развитии куда далее, нежели различные говоры одного и того же языка. Лингвисты до сих пор решают тот факт, какие из грамматических категорий церковнославянского языка существовали в разговорном древнерусском языке. Так, формы перфекта («отверзл еси разбойнику рай»), несомненно, были свойственны речи новгородцев и киевлян в 11, 13, 14-м веках, тогда как формы плюсквамперфекта («идеже бе лежало тело Иисусово»), по всей видимости, с самого начала были чужды речи жителей Древней Руси.
Итак, церковнославянский язык с самого начала был формой некоторого вида культурного, интеллектуального ценза. Проникновение в сакральное литургическое пространство требовало и продолжает требовать от человека определенных интеллектуальных, лингвистических усилий, без которых происходящее в стенах храма остается зачастую своего рода театральным представлением, построенным по законам неизвестного непосвященному жанра. Подобному тому как православная духовность отказывается от устроения сидячих мест внутри храма и таким образом уходит от санкционирования компромисса в бытовой аскезе, отказ от церковнославянского языка осмысляется духовной традицией как неприемлемая нравственная капитуляция.
Однако было бы неправомерно ограничить роль церковнославянского языка сферой внутрицерковного употребления: на деле церковнославянский язык вошел в структуру русского языка на всех его уровнях: фонетическом, морфологическом, синтаксическом, лексическом и других. Дело в том, что современный русский литературный язык есть данность, образовавшаяся в процессе многовекового синтеза письменного церковнославянского языка и разговорного комплекса восточнославянских говоров. При этом соотношение лингвистического наследия церковнославянского языка и разговорного языка восточных славян в современном русском языке разные историки русского языка оценивают, как 1:2, 1:3, 1:4. Это значит, что львиная доля современного русского языка воспроизводит языковые структуры разного порядка, впервые введенными в широкое пользование Кириллом и Мефодием в процессе письменного закрепления богослужебных текстов православной Церкви.
Церковнославянский язык составляет, несомненно, основу стилистического разнообразия современного русского языка, являя своими структурами такие полярные проявления в стилистической линейке, как высокий, возвышенный, величавый стиль, свойственный, например, державинским одам, с одной стороны («Воскресни, Боже, Боже правых, и их молению внемли, приди, суди, карай лукавых и будь Един царем земли»), и сниженный пародийный стиль щедринской «Истории одного города» - с другой («Елизавета Возгрявая», «гунявый градоначальник» и т. п). Именно это стилистическое разнообразие создает тот инструмент, с помощью которого русская литература смогла добиться того многообразия смыслов, которое позволяет осмыслить один и тот же факт сквозь призму совершенно различных интерпретаций, которое исключает фанатичную ограниченность в стоянии на своей единственно возможной правде, которое даровало свою долю читательских симпатий такому, казалось бы, ничтожному персонажу, каким представлен в последнем романе Ф. М. Достоевского четвертый из братьев Карамазовых - Смердяков. Впрочем, следует отметить, что подобного рода относительность применяется к оценке персонажей, людей, но не качеств характера, жизненных установок, осмысляемых вообще.
Народ - это и есть язык. Недаром в церковнославянском языке эти два слова совпадали друг с другом. Недаром именно языковые отличия признаются единственным и важнейшим критерием для классификации народностей. Понять, что воплощает в себе мифологема «русский мир» значит понят те коды, которые заложены в русском языке. Понять коды русского языка - значит спуститься в седую глубину веков и прикоснуться к церковнославянскому наследию, запечатленному Кириллом и Мефодием.
