А.Н. получил наследство в 30 тысяч рублей 1907 - Санкт-Петербург. Школа художника Егорнова С.С. Готовится поступать в Академию художеств 1907 - Санкт-Петербург. Технологический институт. Толстой А.Н. - снова студент 1907 - Санкт-Петербург. У себя дома принимает Толстого А.Н. с женой Юлией Васильевной Рожанской 1907 - Санкт-Петербург. Школа художника Егорова С.С. Толстой А.Н. - слушатель 1907 - Италия. Загранпоезда Толстого А.Н. и Юлии Рожанской. Больше месяца они не выдержали и вернулись 1907 - Июль. Бойфренд - Толстой А.Н. 1907 - Модернистская школа Званцевой. Погружается в среду символического искусства вместе с бойфрендом 1908 - 11 мая. Юрий Алексеевич Толстой умер от 1908 - Париж. По совету вместе с бойфрендом прибыли в город, 1908 - В воздухе имена: Гумилёв , Блок , Белый , Волошин , Мандельштам ... 1908 - Париж. Берёт уроки офорта у Елизаветы Сергеевны , с подачи которой попадает в студию La Palette 1908 - Париж. Jardin des Plantes . Как бы невинные ночные прогулки с Гумилёвым и Николаем Деникером 1908 - Лето. Москва. Гостят у тётки бойфренда - Мария Леонтьевна 1909 - Белла Розенфельд стала женой Марка Шагала 1909 - Санкт-Петербург. Спектакль "Ночные пляски" Постановщик - Н.Н. Сплясала босиком в отчаянно легкомысленном одеянии 1909 - Лето. . В месте с бойфрендом отдыхают у Масимилина Волошина 1909 - Осень. Санкт-Петербург. Глазовская, 15. В месте с бойфрендом до следующей весны поселяются в квартире с Волошиным , Гумилёвым и Потёмкиным 1910 - Родился советский критик и литературовед Александр Львович Дымшиц 1910 - Весна. Сняли жильё у Елизаветы Николаевны Званцевой ("Под башней"), у студии которой возобновила занятия. Ученица Петрова-Водкина 1910 - Толстой А.Н. наконец-то получил развод, т.е. расторжение брака было утверждено Священным Синодом 1910 - На пароходе отправляется в Саратов знакомиться с родственниками бойфренда 1910 - Юлия Васильевна Рожанская стала женой Николая Ивановича Смоленкова - 55 лет, - богатого столичного купца. Пасынку Николаю под 30. 1911 - Париж. Русская церковь на улице Дарю. Крещена в православие 1911 - Париж. Русская церковь на улице Дарю. Родила дочь Марианну. При крещении девочки отец записывает её только на себя. Мать ребёнка даже не упоминается 1912 - В Россию добралась мода на . Сближается с художниками "Бубнового валета" 1913 - Толстой А.Н. загорелся 1913 - Задружили с начинающим художником по фамилии 1914 - Начало года. Москва. Толстой А.Н. - среди встречающих Филиппо Томмазо Маринетти 1914 - Март. . В месте с мужем отдыхают у Масимилина Волошина . Толстой А.Н. волочится напропалую за всеми дамами 1914 - Крым. Разрыв, дочь Марианна осталась у мужа . Она станет женой бывшего мужа Елены Нюрнберг- -Булгакова - Шиловский 1914 - 21 июля. Выехала с мужем в Москву 1914 - Конец июля. Отправилась в Париж - говорят, - что с художником Николаем 1914 - Первая мировая война . Толстой А.Н. - военный корреспондент 1914 - Третья жена Толстого А.Н. - Наталья Васильевна -Толстая, живут на Большой Молчановке. Она родит ему двоих сыновей – Никиту и Дмитрия 1914 - Толстой А.Н. подаёт царю прошение с просьбой оставить жене титул графини, но оно было оставлено без ответа 1914 - Огородами вернулась в Москву, где рассталась с мужем окончательно 1915 - Сборник "Щит" издан М. Горьким , Л. Андреевым и Ф. в защиту гражданских прав еврейского населения России. Толстой А.Н. - среди участников 1915 - После развода живёт у тётки бывшего мужа - Мария Леонтьевна , затем скитается по богемным квартирам 1916 - Меняет художественныю манеру, работает живопись по стеклу, пробует делать рельфы 1917 - Лето. Симбирск. На этюдах с дочерью. Вернулась в Москву 1917 - Октябрь. Новый бойфренд - Владимир 1917 - Петроградская синагога. Как это нередко делали другие в то время, отказалась от православия в пользу иудаизма 1918 - Петроград. Ученица студии La Palette Любовь Васильевна Яковлева - впоследствии жена композитора Ю. , - организует кукольный театр 1918 - Конец июля. Толстой А.Н. с новой семьёй рванул из Москвы... Украина ... Одесса , ... Париж. В московской квартире остались тётка и дочь Марианна 1918 - Апрель. Отдел ИЗО Наркомпроса. Московская художественная коллегия. Председатель 1919 - Петроград. Новый союз художников-изобретателей: , Дымшиц-Толстая 1919 - Май. Отдел ИЗО Наркомпроса. Московская художественная коллегия. Уволилась 1919 - Москва. К праздникам в бригаде художников проектирует дизайн Красной площади и праздничный фейерверк 1919 - Рига. Юлия Васильвна Рожанская поселилась с мужем и пасынком на улице Валмиерас 1921 - Расстаётся с 1921 - Москва. Журнал Работница. Художественный отдел. Заведующая 1921 - Муж - баварский коммунист архитектор Герман Пессати 1922 - Толстой А.Н. выпустил первый том трилогии Хождение по мукам 1923 - Толстой А.Н. вернулся на родину 1923 - Дочь Марианна стала жить у Толстого А.Н. 1924 - Венеция. Международная художественная выстака. Участница 1925 - Журнал "Крестьянка". Художественный отдел. Заведующая 1928 - Рига. Николай Иванович Смоленков разорился 1929 - Февраль. Рига. Николай Иванович Смоленков умирает. Похоронен на Покровском кладбище 1929 - Толстой А.Н. Вышло начало исторического романа "Пётр I " - апология сильной и жестокой реформатоской власти 1930 - Вдова Юлия Васильевна Рожанская с пасынком Николаем отбывает в Эстонию 1935 - Царское Село . Привёз из Парижа Гаяну - дочь монахини Лизы Кульминой-Караваевой, - и поселил у себя в доме 1935 - Осень. Развод с третьей женой - Наталья Васильевна -Толстая 1935 - Дочь монахини Лизы Кульминой-Караваевой Гаяна вышла замуж за своего моряка из Парижа по имени Жорж 1935 - Журнал "Кресьянка". Заведующая художественным отделом. Уволена 1935 - Ленинград. Живёт в коммунальной квартире в страшной бедности, т.к. пенсия ей не положена 1935 - Толстой А.Н. - четвёртая жена - Людмила Ильинична -Баршева-Толстая. "Победила млодость", - резюмирует бывшая жена 1936 - Август. Дочь монахини Лизы Кульминой-Караваевой Гаяна умерла от неудачного подпольного аборта 1936 - Толстой А.Н. - секретарь Людмила Ильинична -Баршева, сбежавшая от мужа 1938 - Муж Герман Пессати арестован 1939 - Муж Герман Пессати откинулся из лагерей умирающим 1939 - АН СССР. Толстой А.Н. - академик 1942 - Сталинград. Погиб сын Александр 1943 - Рига. Умерла Юлия Васильевна Рожанская. Прихоронена в могилу мужа Николая Ивановича Смоленкова 1945 - 23 февраля. Толстой А.Н. умер 1945 - Победа 1950 - Написала воспоминания, которые теперь существуют в трёх версиях. Наиболее полная - в Америке у Lucy Kostelanetz - Люся Костелянц 1951 - От астмы умер пасынок Юлии Васильевны Рожанской. Похоронен рядом с родительской могилой 1963 - Ленинград. Коммунальная квартира. Умерла от недиагностицированного 1963 - Умерла третья жена - Наталья Васильевна -Толстая 1975 - Умер советский критик и литературовед Александр Львович Дымшиц 1982 - Умерла последняя жена Толстого А.Н. - -Баршева-Толстая 2008 - Lucy Kostelanetz - Люся Костелянц . Документальный фильм внучатой племянницы о Софье Дымшиц-Толстой Сын Толстого Никита Алексеевич, профессор Ленинградского государственного университета, в 1990 г. вместе со своим сыном Михаилом были избраны народными депутатами РСФСР. Внуки Иван Толстой – журналист, литературовед и литературный критик, корреспондент радио «Свобода» в Праге, Наталья – доцент ленинградского университета, Екатерина – художница.
В настоящее время рассматривается идея установки в Ульяновске памятника
"Денежное дерево”, которое попытался посадить Буратино в сказке
написанной А.Толстым,Приключение Буратино или Золотой ключик
Толстой Алексей Николаевич
Красный шут.
Биографическое
повествование об Алексее Толстом
Краткая автобиография
Я вырос на степном хуторе верстах в девяноста от Самары. Мой отец
Николай Александрович Толстой – самарский помещик. Мать моя, Александра
Леонтьевна, урожденная Тургенева, двоюродная внучка Николая Ивановича
Тургенева, ушла от моего отца, беременная мною. Ее второй муж, мой
вотчим, Алексей Аполлонович Востром, был в то время членом земской
управы в г. Николаевске (ныне Пугачевск).
Моя мать, уходя, оставила троих маленьких детей – Александра, Мстислава
и дочь Елизавету. Уходила она на тяжелую жизнь, – приходилось порывать
все связи не только в том дворянском обществе, которое ее окружало, но и
семейные. Уход от мужа был преступлением, падением, она из порядочной
женщины становилась в глазах общества – женщиной неприличного поведения.
Так на это смотрели все, включая ее отца Леонтия Борисовича Тургенева и
мать Екатерину Александровну.
Не только большое чувство к А. А. Вострому заставило ее решиться на
такой трудный шаг в жизни, – моя мать была образованным для того времени
человеком и писательницей. (Роман «Неугомонное сердце» и повести
«Захолустье». Впоследствии ряд детских книг, из которых наиболее
популярная «Подружка».) Самарское общество восьмидесятых годов – до того
времени, когда в Самаре появились сосланные марксисты, – представляло
одну из самых угнетающих картин человеческого свинства. Богатые
купцы-мукомолы, купцы – скупщики дворянских имений, изнывающие от
безделья и скуки разоряющиеся помещики-«степняки», – общий фон, –
мещане, так ярко и с такой ненавистью изображенные Горьким..
.
Люди спивались и свинели в этом страшном, пыльном, некрасивом городе,
окруженном мещанскими слободами... Когда там появился мелкопоместный
помещик – Алексей Аполлонович Бостром, молодой красавец, либерал,
читатель книг, человек с «запросами», – перед моей матерью встал вопрос
жизни и смерти: разлагаться в свинском болоте или уйти к высокой,
духовной и чистой жизни. И она ушла к новому мужу, к новой жизни – в
Николаевск. Там моей мамой были написаны две повести «Захолустье».
Алексей Аполлонович, либерал и «наследник шестидесятников» (это понятие
«шестидесятники» у нас в доме всегда произносилось, как священное, как
самое высшее), не мог ужиться со степными помещиками в Николаевске, не
был переизбран в управу и вернулся с моей мамой и мною (двухлетним
ребенком) на свой хутор Сосновку.
Там прошло мое детство. Сад. Пруды, окруженные ветлами и заросшие
камышом. Степная речонка Чагра. Товарищи – деревенские ребята. Верховые
лошади. Ковыльные степи, где лишь курганы нарушали однообразную линию
горизонта... Смены времен года, как огромные и всегда новые события. Все
это и в особенности то, что я рос один, развивало мою мечтательность...
Когда наступала зима и сад и дом заваливало снегами, по ночам раздавался
волчий вой. Когда ветер заводил песни в печных трубах, в столовой, бедно
обставленной, штукатуренной комнате, зажигалась висячая лампа над
круглым столом, и вотчим обычно читал вслух Некрасова, Льва Толстого,
Тургенева или что-нибудь из свежей книжки «Вестника Европы»...
Моя мать, слушая, вязала чулок. Я рисовал или раскрашивал... Никакие
случайности не могли потревожить тишину этих вечеров в старом деревянном
доме, где пахло жаром штукатуренных печей, топившихся кизяком или
соломой, и где по темным комнатам нужно было идти со свечой...
Детских книг я почти не читал, должно быть у меня их и не было. Любимым
писателем был Тургенев. Я начал его слушать в зимние вечера - лет с
семи. Потом – Лев Толстой, Некрасов, Пушкин. (К Достоевскому у нас
относились с некоторым страхом, как «жестокому» писателю.)
Вотчим был воинствующим атеистом и материалистом. Он читал Бокля,
Спенсера, Огюста Конта и более всего на свете любил принципиальные
споры. Это не мешало ему держать рабочих в полуразвалившейся людской с
гнилым полом и таким множеством тараканов, что стены в ней шевелились, и
кормить «людей» тухлой солониной.
Позднее, когда в Самару были сосланы марксисты, вотчим перезнакомился с
ними и вел горячие дебаты, но «Капитала» не осилил и остался, в общем,
при Канте и английских экономистах.
Матушка была тоже атеисткой, но, мне кажется, больше из
принципиальности, чем по существу. Матушка боялась смерти, любила
помечтать и много писала. Но вотчим слишком жестоко гнул ее в сторону
«идейности», и в ее пьесах, которые никогда не увидели сцены, учителя,
деревенские акушерки и земские деятели произносили уж слишком
«программные» монологи.
Лет с десяти я начал много читать – все тех же классиков. А года через
три, когда меня с трудом (так как на вступительных экзаменах я получил
почти круглую двойку) поместили в Сызранское реальное училище, я
добрался в городской библиотеке до Жюля.Верна, Фенимора Купера,
Майн-Рида и глотал их с упоением, .хотя матушка и вотчим неодобрительно
называли эти книжки дребеденью.
До поступления в Сызранское реальное училище я учился дома: вотчим из
Самары привез учителя, семинариста Аркадия Ивановича Словоохотова,
рябого, рыжего, как огонь, отличного человека, с которым мы жили душа в
душу, но науками занимались без перегрузки. Словоохотова сменил один из
высланных марксистов. Он прожил у нас зиму, скучал, занимаясь со мною
алгеброй, глядел с тоской, как вертится жестяной вентилятор в окне, на
принципиальные споры с вотчимом не слишком поддавался и весной уехал...
В одну из зим, – мне было лет десять, – матушка посоветовала мне
написать рассказ. Она очень хотела, чтобы я стал писателем. Много
вечеров я корпел над приключениями мальчика Степки... Я ничего не помню
из этого рассказа, кроме фразы, что снег под луной блестел, как
бриллиантовый. Бриллиантов я никогда не видел, но мне это понравилось.
Рассказ про Степку вышел, очевидно, неудачным, – матушка меня больше не
принуждала к творчеству.
До тринадцати лет, до поступления в реальное училище, я жил
созерцательно-мечтательной жизнью. Конечно, это не мешало мне целыми
днями пропадать на сенокосе, на жнивье, на молотьбе, на реке с
деревенскими мальчиками, зимою ходить к знакомым крестьянам слушать
сказки, побасенки, песни, играть в карты: в носки, в короли, в свои
козыри, играть в бабки, на сугробах драться стенка на стенку, наряжаться
на святках, скакать на необъезженных лошадях без узды и седла и т. д.
Глубокое впечатление, живущее во мне и по сей день, оставили три
голодных года, с 1891 по 1893. Земля тогда лежала растрескавшаяся,
зелень преждевременно увядала и облетала. Поля стояли желтыми,
сожженными. На горизонте лежал тусклый вал мглы, сжигавшей все.
В деревнях крыши изб были оголены, солому с них скормили скотине,
уцелевший истощенный скот подвязывался подпругами к перекладинам (к
поветам)... В эти годы имение вотчима едва уцелело... И все же через
несколько лет ему пришлось его продать... Вся Самарская губерния
отходила к земельному магнату Шехобалову, скупившему все дворянские
земли и бравшему с крестьян цены за годовую аренду, какие ему
заблагорассуживалось.
В 1897 году мы навсегда покинули Сосновку, купленную «почтарем» –
кулаком, знаменитым тем, что он начал свое кулацкое благосостояние,
ловко ограбив почту и спрятав на десять лет (до срока давности)
ограбленные деньги. Мы переехали в Самару, в собственный дом на
Саратовской улице, купленный вотчимом на остатки от уплаты долгов по
закладным и векселям.
В 1901 году я окончил реальное училище в Самаре и поехал в Петербург,
чтобы готовиться к конкурсным экзаменам. Я поступил в подготовительную
школу к С. Войтинскому (в Териоках). Сдал конкурсный экзамен в
Технологический институт и поступил на механическое отделение.
Первые литературные опыты я отношу к шестнадцатилетнему возрасту, – это
были стихи, – беспомощное подражание Некрасову и Надсону. Не могу
вспомнить, что меня побуждало к их писанию – должно быть, беспредметная
мечтательность, не находившая формы. Стишки были серые, и я бросил
корпеть над ними.
Но все же меня снова и снова тянуло к какому-то неоформленному еще
процессу созидания. Я любил тетради, чернила, перья... Уже будучи
студентом, неоднократно возвращался к опытам писания, но это были начала
чего-то, не могущего ни оформиться, ни завершиться...
Я рано женился, – девятнадцати лет, – на студентке-медичке, и мы прожили
вместе обычной студенческой рабочей жизнью до конца 1906 года. Как все,
я участвовал в студенческих волнениях и забастовках, состоял в
социал-демократической фракции и в столовой комиссии Технологического
института. В 1903 году у Казанского собора во время демонстрации едва не
был убит брошенным булыжником, – меня спасла книга, засунутая на груди
за шинель.
Когда были закрыты высшие учебные заведения, в 1905 году, я уехал в
Дрезден, где в Политехникуме пробыл один год. Там снова начал писать
стихи, – это были и революционные (какие писал тогда Тан-Богораз и даже
молодой Бальмонт) и лирические опыты.
Летом 1906 года, вернувшись в Самару, я показал их моей матери. Она с
грустью сказала, что все это очень серо. Тетради этой не сохранилось.
Каждой эпохе соответствует своя форма, в которую укладываются думы,
ощущения и страсти. Этой новой формы у меня не было, создать ее я еще не
умел.
Летом 1906 года умерла от менингита моя мать. Александра Леонтьевна. Я
уехал в Петербург, чтобы продолжать ученье в Технологическом институте.
Начиналась эпоха реакции, и с нею вместе на сцену к огням рампы выходят
символисты...
С их творчеством – Вячеслав Иванов, Бальмонт, Белый – впервые меня
познакомил чиновник министерства путей сообщения и яхтсмен Константин
Петрович Фандер Флит, – чудак и фантазер. По ночам у себя в мансарде на
Васильевском острове, при свете керосиновой лампы, он читал мне стихи
символистов и говорил о них с неподражаемым жаром фантазии.
Тогда же, – весною 1907
года, – я написал первую книжку «декадентских» стихов. Это была
подражательная, наивная и плохая книжка. Но ею для самого себя я
проложил путь к осознанию современной формы поэзии. Уже через год была
написана вторая книжка стихов – «За синими реками». От нее я не
отказываюсь я по сей день. «За синими реками» – это результат моего
первого знакомства с русским фольклором, русским народным творчеством. В
этом мне помогли А. Ремизов, М. Волошин, Вячеслав Иванов.
Тогда же я начал свои первые опыты прозы: «Сорочьи сказки». В них я
пытался в сказочной форме выразить свои детские впечатления. Но более
совершенно это удалось мне сделать много лет спустя в повести «Детство
Никиты».
Близостью к поэту и переводчику М. Волошину я обязан началом моей
новеллистической работы. Летом 1909 года я слушал, как Волошин читал
свои переводы из Анри де Ренье. Меня поразила чеканка образов.
Символисты с их исканием формы и такие эстеты, как Ренье, дали мне
начатки того, чего у меня тогда не было и без чего невозможно
творчество: формы и техники.
Осенью 1909 года я написал первую повесть «Неделя в Туреневе» – одну из
тех, которые впоследствии вошли в книгу «Заволжье», а еще позднее – в
расширенный том «Под старыми липами» – книгу об эпигонах дворянского
быта той части помещиков, которые перемалывались новыми земельными
магнатами – Шехобаловыми. Крепко сидящее на земле дворянство, перешедшее
к интенсивным формам хозяйства, – в моей книжке не затронуто, я не знал
его.
Затем следуют два романа: «Хромой барин» и «Чудаки», и «а этом
оканчивается мой первый период повествовательного искусства, связанный с
той средой, которая окружала меня в юности.
Я исчерпал тему воспоминаний и вплотную подошел к современности. И тут я
потерпел крах. Повести и рассказы о современности были неудачны,
нетипичны. Теперь я понимаю причину этого. Я продолжал жить в кругу
символистов, реакционное искусство которых не принимало современности,
бурно и грозно закипавшей навстречу революции.
Символисты уходили в абстракцию, в мистику, рассаживались по «башням из
слоновой кости», где намеревались переждать то, что надвигалось.
Я любил жизнь, всем своим темпераментом противился абстракции,
идеалистическим мировоззрениям. То, что мне было полезно в 1910 году,
вредило и тормозило в 1913.
Я отлично понимал, что так быть дальше нельзя. Я всегда много работал,
теперь работал еще упорнее, но результаты были плачевны: я не видел
подлинной жизни страны и народа.
Началась война. Как военный корреспондент («Русские ведомости»), я был
на фронтах, был в Англии и Франции (1916 год). Книгу очерков о вовне я
давно уже не переиздаю: царская цензура не позволила мне во всю силу
сказать то, что я увидел и перечувствовал. Лишь несколько рассказов того
времени вошло в собрание моих сочинений.
Но я увидел подлинную жизнь, я принял в ней участие, содрав с себя
застегнутый наглухо черный сюртук символистов. Я увидел русский народ.
С первых же месяцев Февральской революции я обратился к теме Петра
Великого. Должно быть, скорее инстинктом художника, чем сознательно, я
искал в этой теме разгадки русского народа и русской государственности.
В новой работе мне много помог покойный историк В. В. Каллаш. Он
познакомил меня с архивами, с актами Тайной канцелярии и Преображенского
приказа, так называемыми делами «Слова и Дела». Передо мной во всем
блеске, во всей гениальной силе раскрылось сокровище русского языка. Я,
наконец, понял тайну построения художественной фразы: ее форма
обусловлена внутренним состоянием рассказчика, повествователя, за
которым следует движение, жест и, наконец, – глагол, речь, где выбор
слов и расстановка их адекватны жесту.
К первым дням войны я отношу начало моей театральной работы как
драматурга. До этого – в 1913 году – я написал и поставил в Московском
Малом театре комедию «Насильники»... Она вызвала страстную реакцию части
зрителей и вскоре была запрещена директором императорских театров.
С четырнадцатого по семнадцатый год я написал и поставил пять пьес:
«Выстрел», «Нечистая сила», «Касатка», «Ракета» и «Горький цвет».
С Октябрьской революции я снова возвращаюсь к прозе и осуществляю первый
набросок «День Петра», пишу повесть «Милосердия!», являющуюся первым
опытом критики российской либеральной интеллигенции в свете октябрьского
зарева.
Осенью восемнадцатого года я с семьей уезжаю на Украину, зимую в Одессе,
где пишу комедию «Любовь – книга золотая» и повесть «Калиостро». Из
Одессы уезжаю вместе с семьей в Париж. И там, в июле 1919 года, начинаю
эпопею «Хождение по мукам».
Жизнь в эмиграции была самым тяжелым периодом моей жизни. Там я понял,
что значит быть парнем, человеком, оторванным от родины, невесомым,
бесплодным, не нужным никому ни при каких обстоятельствах.
Я с жаром писал роман «Хождение по мукам» (первая часть «Сестры»),
повесть «Детство Никиты», «Приключения Никиты Рощина» и начал большую
работу, затянувшуюся на несколько лет: переработку заново всего ценного,
что было мной до сих пор написано...
Осенью 1921 года я перекочевал в Берлин и вошел в сменовеховскую группу
«Накануне». Этим сразу же порвались все связи с писателями-эмигрантами.
Бывшие друзья «надели по мне траур». В 1922 году весной в Берлин приехал
из Советской России Алексей Максимович Пешков, и между нами установились
дружеские отношения.
За берлинский период были написаны: роман «Аэлита», повести «Черная
пятница», «Убийство Антуана Риво» и «Рукопись, найденная под кроватью» –
наиболее из всех этих вещей значительная по тематике. Там же я
окончательно доработал повесть «Детство Никиты» и «Хождение по мукам».
Весной 1922 года в ответ
на проклятия, сыпавшиеся из Парижа, я опубликовал «Письмо Чайковскому»
(перепечатанное в «Известиях») и уехал с семьей в Советскую Россию.
Началом работы по возвращении на родину были две вещи: повесть «Ибикус»
и небольшая повесть «Голубые города», написанная после поездки на
Украину (не считая нескольких менее значительных рассказов).
«Письмо Чайковскому», продиктованное любовью к родине и желанием отдать
свои силы родине и ее строительству, было моим паспортом, неприемлемым
для троцкистов, для леваческих групп, примыкающих к ним, и впоследствии
для многих из руководителей РАППа.
С 1924 года я возвращаюсь « театру: комедия «Изгнание блудного беса»,
пьесы «Заговор императрицы» и «Азеф», комедия «Чудеса в решете»,
«Возвращенная молодость» и театральные переработки: «Бунт машин», «Авна
Кристи» и «Делец» (по Газенклеверу).
Рапповское давление на меня усиливалось с каждым годом и, наконец,
приняло такие формы, что я вынужден был на несколько лет оставить работу
драматурга.
В 1926 году я написал роман «Гиперболоид инженера Гарина» и через год
начал вторую часть «Хождения по мукам» – роман «18-й год».
В то же время я не прекращал переделку и переработку всего ранее
написанного мною.
В 1929 году я вернулся к теме Петра в пьесе «На дыбе», где не совсем
освободился от некоторых «традиционных» тенденций в обрисовке эпохи. В
1934 году пьеса была мною коренным образом переработана (постановка
Александрийского театра) и в 1937 году – в третий раз, уже окончательно
(новая постановка Александрийского театра).
Постановка первого варианта «Петра» во 2-м МХАТе была встречена РАППом в
штыки, и ее спас товарищ Сталин, тогда еще, в 1929 году, давший
правильную историческую установку петровской эпохе.
В 1930 году я написал первую часть романа «Петр I». Через полтора года –
роман-памфлет «Черное золото», который в 1938 году был переработан мной
и опубликован под названием «Эмигранты». Вторую часть «Петра» я закончил
в 1934 году.
Обе опубликованные части «Петра» – лишь вступление к третьему роману, к
работе над которым я уже приступил (осень 1943 года).
Что привело меня к эпопее «Петр I»? Наверно, что я избрал ту эпоху для
проекции современности. Меня увлекло ощущение полноты «непричесанной» и
творческой силы той жизни, когда с особенной яркостью раскрывался
русский характер.
Четыре эпохи влекут меня к изображению по тем же причинам: эпоха Ивана
Грозного, Петра, гражданской войны 1918 – 1920 годов и наша –
сегодняшняя – небывалая по размаху и значительности. Но о ней – дело
впереди. Чтобы понять тайну русского народа, его величие, нужно хорошо и
глубоко узнать его прошлое: нашу историю, коренные узлы ее, трагические
« творческие эпохи, в которых завязывался русский характер.
Две или три попытки вернуться в тридцатых годах к театру были встречены
решительным отпором троцкиствующей части печати и РАППа. Только после
роспуска РАППа, после очищения нашей общественной жизни от троцкистов и
троцкиствующих, от всего, что ненавидело нашу родину и вредило ей, – я
почувствовал, как расступилось вокруг меня враждебное окружение. Я смог
отдать все силы, помимо литературной, также и общественной деятельности.
Я выступал пяти раз за границей на антифашистских конгрессах. Был избран
членом Ленсовета, затем депутатом Верховного Совета СССР, затем
действительным членом Академии наук СССР.
В 1935 году я начал повесть «Хлеб», которая является необходимым
переходом между романами «18-й год» и задуманным в то время романом
«Хмурое утро1». «Хлеб» был закончен осенью 1937 года. Я слышал много
упреков по поводу этой повести: в основном они сводились к тому, что она
суха и «деловита». В оправдание могу сказать одно: «Хлеб» был попыткой
обработки точного исторического материала художественными средства-ми;
отсюда несомненная связанность фантазии. Но, быть может, когда-нибудь
кому-нибудь такая попытка пригодится. Я отстаиваю право писателя на опыт
и на ошибки, с ним связанные. К писательскому опыту нужно относиться с
уважением, – без дерзаний нет искусства. Любопытно, что «Хлеб», так же
как и «Петр», может быть, даже в большем количестве, переведен почти на
все языки мира.
Весной 1938 года я написал пьесу «Путь к победе» и осенью того же года –
политический антифашистский памфлет «Чертов мост».
Параллельно с этими литературными работами я готовлю для Детиздата пять
томов русского фольклора. Я отказываюсь от переделки или переработки
сказок. Сохраняя девственность изустного рассказа, я свожу варианты
сказочного сюжета к одному сюжету – с сохранением всех особенностей
народной речи, с очищением сюжета от тех деталей и наносов, которые
произошли либо от механического добавления рассказчиком деталей из
других сказок, либо из несовершенства рассказчика, либо от местных и
нехарактерных особенностей речи.
В день начала войны – 22 июня 1941 года – я окончил роман «Хмурое утро».
Готовя к печати всю трилогию, проредактировал первые две части этой
эпопеи. Трилогия писалась на протяжении двадцати двух лег. Ее тема –
возвращение домой, путь на родину. И то, что последние строки, последние
страницы «Хмурого утра» дописывались в-день, когда наша родина была в
огне, убеждает меня в том, что путь этого романа – верный.
Оглядываюсь сейчас на два страшных и опустошительных года войны и вижу,
что только вера в неиссякаемые силы нашего народа, вера в правильность
нашего исторического пути, тяжелого и трудного, справедливого и
человеческого пути к великой жизни, только любовь к родине, жаркая боль
к ее страданиям, ненависть к врагу – дали силы для борьбы и для победы.
Я верил в нашу победу даже в самые трудные дни октября – ноября 1941
года. И тогда в Зименках (недалеко от г. Горького, на берегу Волги)
начал драматическую повесть «Иван Грозный». Она была моим ответом на
унижения, которым немцы подвергли мою родину. Я вызвал из небытия к
жизни великую страстную русскую душу – Ивана Грозного, чтобы вооружить
свою «рассвирепевшую совесть».
Работая над пьесой, я
продолжал публиковать статьи; из них наибольший резонанс получили: «Что
мы "защищаем», «Родина», «Кровь народа». Статьи, опубликованные в
газетах за время войны, собраны в два сборника. Первую часть «Грозного»,
«Орел и Орлица», я закончил в феврале сорок второго года, вторую –
«Трудные годы» – в апреле сорок третьего года. Помимо этого, были
написаны «Рассказы Ивана Сударева» и другие...
208 Если в воспоминаниях современников встреча А. Толстого и Волошина в Париже рисуется преимущественно в бытовом плане, вспоминаются анекдотические подробности (см. в этой связи воспоминания С. И. Дымшиц-Толстой), то А. Толстой стремится объемнее представить внешний облик Волошина в сочетании с его духовной сущностью.
209 Образ Волошина-звездочета возникает у А. Н. Толстого, очевидно, в связи с венком сонетов Волошина "Corona astralis".
СОФЬЯ ДЫМШИЦ-ТОЛСТАЯ
Софья Исааковна Дымшиц-Толстая (1889-1963) - художница, вторая жена А. Н. Толстого. Фрагменты из ее воспоминаний, написанных в 1950 году, даются по кн.: Воспоминания об А. Н. Толстом (М., 1973).
210 Суд над Бальмонтом состоялся 15 (2) декабря 1911 года. Волошин писал матери: "Почти вся прошлая неделя у меня была занята Бальмонтом. Его судили за оскорбление полиции: проходя мимо городового, он сказал бывшей с ним Е. Ц.: "Закройте ваш сак" (по-русски), а городовой услышал: "Sale vache" и немедленно его арестовал. Словом, точное повторение "Affaire Crainquebille". Я устраивал ему свидетелей, говорил с адвокатами и т. д. (Грозило не больше не меньше чем 6 месяцев тюрьмы.) Все же его не оправдали, а приговорили к 50 фр. штрафа с применением loi Berenger" (ИРЛИ).
211 О роли Волошина в творческом становлении А. Н. Толстого см. публикацию В. Купченко "Первый наставник" (Литературное обозрение. 1983. № 1). Сам А. Толстой писал в "Краткой автобиографии": "Близостью к поэту и переводчику М. Волошину я обязан началом моей новеллистической работы".
212 Летом 1909 года у Волошиных жили Н. С. Гумилев, Е. И. Дмитриева, С. Я. Елпатьевский.
213 В Доме-музее Волошина в Коктебеле сохранилось несколько шаржей А. Н. Толстого.
214 "Поэтические портреты" С. И. Толстой написали в Коктебеле А. Толстой, М. Волошин, Е. Дмитриева. До сих пор остается неизвестным стихотворение Н. Гумилева, написанное в этом "соревновании".
215 Стихотворение Волошина, посвященное "графине Софье И. Толстой", "Концом иглы на мягком воске..." (оно опубликовано в первом сборнике Волошина "Стихотворения. 1900- 1910").
ИСТОРИЯ ЧЕРУБИНЫ
Рассказ Волошина о Черубине де Габриак был записан в Коктебеле приехавшей из Москвы библиографом Татьяной Борисовной Шанько (1909-ок. 1981) летом 1930 года. Текст дается по машинописи из архива поэта (ИРЛИ).
216 Габриаками старожилы Коктебеля и теперь называют причудливые виноградные корни.
217 Боден Жан (1530-1596) - французский юрист, автор политических трактатов. Его "Демонология" (1580) посвящена доказательствам существования колдунов.
218 В статье о Е. И. Васильевой (фамилия Дмитриевой в замужестве) в справочнике "Писатели современной эпохи" (М., 1928) указано, что она занималась испанистикой в Петербургском университете у профессора Д. К. Петрова - ученика А. Н. Веселовского.
219 Как сообщается в справочнике "Весь Петербург" на 1909 год, Е. И. Дмитриева была учительницей Петровской женской гимназии (Петроградская сторона, ул. Плуталова, 24).
221 Маковский Сергей Константинович (1878-1962) - поэт, критик. Волошин посвятил ему стихотворение "Делос" (1909). Маковский значился редактором и издателем (наряду с Михаилом Константиновичем Ушковым) журнала "Аполлон".
222 Стихотворение "Наш герб" было опубликовано в составе подборки стихов Черубины де Габриак во втором номере "Аполлона" (вышел 15 ноября 1909 г.). Тубал - мифический основатель металлургии, иначе Тувал-Каин ("отец кузнецов"). Хирам-Авив - легендарный финикийский литейщик ("тезка" тирского царя), который участвовал в строительстве храма Иеговы, возведенного царем Соломоном в Иерусалиме. На могилу Хирама, убитого алчными подмастерьями, были возложены ветви акации - символ вечности духа и добрых дел.
223 Брюллова Лидия Павловна (в замужестве Владимирова, 1886-1954) поэтесса, дочь художника П. А. Брюллова, внучатая племянница К. П. Брюллова. О стихах Волошина, посвященных ей, см. в воспоминаниях М. Цветаевой и в 16-м примечании к ним.
224 Имеется в виду главный герой пьесы Э. Ростана "Сирано де Бержерак", который пишет письма красавице Роксане от имени влюбленного в нее Кристиана, одновременно любя ее сам.
225 Посылать в письме цветок, лист или травинку было обыкновением Е. И. Дмитриевой и в переписке с Волошиным до мистификации. "Язык цветов" условный способ выражать различные понятия и чувства посредством разных растений, ведущий свое происхождение с Востока. В средние века был в употреблении и в Западной Европе.
226 В послереволюционные годы Е. И. Дмитриева подвергалась репрессиям. О ее судьбе см. в воспоминаниях И. Эренбурга (с. 341).
227 Речь идет об "Обществе ревнителей художественного слова". Оно было создано при редакции журнала "Аполлон" ранней осенью 1909 года; заседания проходили в редакции журнала.
228 Выставка женских портретов была открыта в редакции "Аполлона" с 17 января по 7 февраля 1910 года.
229 Черубину "разоблачил" Маковскому Михаил Кузмин, о чем свидетельствует запись в его дневнике от 17 ноября 1909 г. (ЦГАЛИ, ф. 232, оп. 1, ед. хр. 53). По воспоминаниям Маковского, Дмитриева сама нанесла ему визит, горько сожалея о причиненной ему боли (Маковский С. Портреты современников. Нью-Йорк, 1955. С. 349-352).
230 Гюнтер Иоганнес фон (1886-1973) - немецкий поэт и переводчик (с русского на немецкий). Он был одним из главных действующих лиц этой истории. Став первым обладателем тайны Черубины, Гюнтер несколько дней наслаждается своей новой ролью обладателя тайны, волновавшей "весь Петербург", а затем рассказывает все Кузмину. Он же рассказывает Дмитриевой о том, что Гумилев на "Башне" у Вячеслава Иванова говорил о ней "бог знает что", и в тот же вечер устраивает встречу Гумилева с Дмитриевой на квартире у ее подруги Лидии Брюлловой. А затем он же оповещает о происшедшем у Брюлловой Волошина и своих аполлоновских знакомых. И Максимилиан Волошин, поставленный перед фактом оскорбления любимой им женщины, счел себя обязанным вступиться за нее.
, Ленинград) - европейски образованная российская художница-авангардистка , блеснувшая в краткую пору расцвета русского новаторского искусства начала XX века конструктивистскими и дадаистскими работами.
Поколение Софьи Дымшиц, искренне откликнувшееся на революционное обновление в России, довольно скоро обнаружило себя не только невостребованным, но и раздавленным машиной тоталитарного государства, формировавшегося в СССР с начала 1930-х годов .
Биография
Софья Исааковна Дымшиц родилась в 23 апреля 1884 года в Санкт-Петербурге, в большой семье коммерсанта иудейского вероисповедания.
- 1903-1906: Слушает начальный курс в Бернском университете , сначала на медицинском, позднее - на философском факультете.
- 1906: Занятия в Художественной школе С. С. Егорнова. Знакомство с графом Алексеем Толстым , однокашником брата; родители против визитов в их дом женатого человека. Весной 1907 года Толстой делает Софье предложение.
- 1907-1910: Студия рисования и живописи Званцевой ; в Санкт-Петербурге. Преподавательский состав студии очень мощный: М. Добужинский , Л. Бакст , К. Петров-Водкин , К. Сомов . В этой же студии вместе с Софьей занимались Елена Гуро , Александр Ромм и Марк Шагал . А ещё здесь брала уроки Наталья Крандиевская , которая станет следующей женой А. Н. Толстого. Софья и Наталья работали за соседними мольбертами, а Алексей Толстой часто заглядывал в студию.
- 1908: По совету Л. Бакста едет стажироваться, как художник, в Париж. Её сопровождает А. Н. Толстой. Софья осваивает офорт под руководством Е. Кругликовой (в парижском ателье Кругликовой на ул. Буасоннад, 17); занимается в Академии «La Palette» (руководители Жак-Эмиль Бланш , Шарль Герен и Анри Ле Фоконье).
- 1910-1911: В круг общения Софьи и Алексея входят художники Судейкин и Сапунов , а также Вс. Мейерхольд , Гумилёв и Ахматова , Сологуб , М. Кузмин .
- 1911: Пребывание супругов Софьи и Алексея Толстых в Париже. Рождение дочери Марианны.
Оно должно было быть разворотным, одно на обе страницы. Так как обложка печаталась в цинкографии на хорошей бумаге, работницы обложку снимали и вешали на стенку, как картинку. Таким образом, обложка давала не только агитационное восприятие, но и в известной степени и эстетическое".
- Дымшиц-Толстая, С. И. Воспоминания, 1939-1940 (рукопись). Отдел рукописей ГРМ, СПб.
- Вторая половина 1920-х: С этого времени художница обращается к живописи натюрмортов .
- 1934: Награждена премией вновь организованного «Союза Советских художников» за работу в журнале.
- 1953-1959: Состоит в Ленинградском отделении Союза художников СССР .
Изображения в сети
Выставки
Напишите отзыв о статье "Дымшиц-Толстая, Софья Исааковна"
Литература
Примечания
- Александра Шатских . Вып. 2. Материалы VI-IX Шагаловских чтений в Витебске (1996-1999). Витебск, 2004. С.102-115.
- Каталог выставки картин «Мир Искусства». Москва. 1913
- Каталог выставки картин «Мир Искусства». 1-е изд. С.-Петербург. 1913
- Каталог выставки картин «Мир Искусства». 2-е изд. Петроград. 1916
- Каталог выставки картин «Мир Искусства». 2-е изд. Петроград. 1917
Ссылки
- к тексту Софьи Дымшиц-Толстой в русской литературе / «НЛО» 2008, № 91
- на сайте ARTinvestment.RU
- (2007 г.), снятом внучатой племянницей Софьи Дымшиц-Толстой, Люси Костеланец
- на сайте галереи «Прошлый Век», СПб.
Отрывок, характеризующий Дымшиц-Толстая, Софья Исааковна
– Нет еще. А вы куда?– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг"уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег"вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог"ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег"но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег"но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг"а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г"остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог"това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог"ю. Всех запог"ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог"ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог"! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог"ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог"ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог"т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.
Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг"авда, чог"т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г"остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог"ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг"а велено пг"иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.
Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября.русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.
Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Софья Дымшиц-Толстая (11 (23) апреля 1884, Санкт-Петербург - 30 августа 1963, Ленинград) - европейски образованная российская художница-авангардистка, блеснувшая в краткую пору расцвета русского новаторского искусства начала XX века конструктивистскими и дадаистскими работами.
Поколение Софьи Дымшиц, искренне откликнувшееся на революционное обновление в России, довольно скоро обнаружило себя не только невостребованным, но и раздавленным машиной тоталитарного государства, формировавшегося в СССР с начала 1930-х годов.
Биография
Софья Исааковна Дымшиц родилась в 23 апреля 1884 года в Санкт-Петербурге, в большой семье коммерсанта иудейского вероисповедания.
- 1903-1906: Слушает начальный курс в Бернском университете, сначала на медицинском, позднее - на философском факультете.
- 1906: Занятия в Художественной школе С. С. Егорнова. Знакомство с графом Алексеем Толстым, однокашником брата; родители против визитов в их дом женатого человека. Весной 1907 года Толстой делает Софье предложение.
- 1907-1910: Студия рисования и живописи Званцевой; в Санкт-Петербурге. Преподавательский состав студии очень мощный: М. Добужинский, Л. Бакст, К. Петров-Водкин, К. Сомов. В этой же студии вместе с Софьей занимались Елена Гуро, Александр Ромм и Марк Шагал. А ещё здесь брала уроки Наталья Крандиевская, которая станет следующей женой А. Н. Толстого. Софья и Наталья работали за соседними мольбертами, а Алексей Толстой часто заглядывал в студию.
- 1908: По совету Л. Бакста едет стажироваться, как художник, в Париж. Её сопровождает А. Н. Толстой. Софья осваивает офорт под руководством Е. Кругликовой (в парижском ателье Кругликовой на ул. Буасоннад, 17); занимается в Академии «La Palette» (руководители Жак-Эмиль Бланш, Шарль Герен и Анри Ле Фоконье).
- 1910-1911: В круг общения Софьи и Алексея входят художники Судейкин и Сапунов, а также Вс. Мейерхольд, Гумилёв и Ахматова, Сологуб, М. Кузмин.
- 1911: Пребывание супругов Софьи и Алексея Толстых в Париже. Рождение дочери Марианны.
- 1914: Прекращены отношения с Алексеем Толстым.
- 1918: Избирается секретарём отдела ИЗО Наркомпроса; входит в состав Всероссийского выставочного отделения при Наркомпросе.
- 1919: Организует художественную постановку празднования 2-й годовщины Октябрьской революции в Москве. В конце года уезжает в Петроград.
- 1919-1920: Дымшиц-Толстая увлечённо экспериментирует с живописью на стекле. Судьба свела её с одним из лидеров русского авангарда, Владимиром Татлиным; Софья становится его секретарём и помощником в годы создания Памятника Третьему Интернационалу. Дымшиц-Толстая работает над объёмами кубов, конусов и шаров, вращающихся внутри спиралевидной конструкции. Эти объёмы были выполнены из художественно обработанного стекла. Стекло с присущими ему материальными свойствами было важной составной частью проекта. В то время как общая революционная концепция Башни Татлина заметно повлияла на реформу принципов архитектоники во всех сферах модернистского искусства XX века.
- 1921: Софья выходит замуж за немецкого архитектора, коммуниста Германа Пессати (Guermain Pessati).
- 1922: Рождение сына Александра.
- 1925-1935: С. Дымшиц-Толстая заведует художественным отделом журнала «Работница и Крестьянка». Журнал был заметным явлением в советской культуре. В 1933 году публикуется приветствие «Работнице и Крестьянке» от Максима Горького:
«Поздравляю журнал „Работница и крестьянка“ с десятилетием его глубоко важной работы… каждый раз, когда приходилось читать его, меня радовало уменье, с которым ведёте вы журнал, простота языка, которым беседуете с работницей и крестьянкой, ясность изложения великих идей, которые объединяют рабочий народ в одну силу».М. Горький, «Работнице и крестьянке», 1933.
