Митрополит николай. война, служение, гонения. Николай (Ярушевич), митрополит Крутицкий и Коломенский

"... Воистину неисповедимы пути Господни - еще в 1920 году архимандрит Николай (Ярушевич), будучи наместником Александро-Невской Лавры, постриг в монашество Василия Николаевича Муравьева, а спустя всего несколько лет епископ Николай (Ярушевич) стал духовным сыном старца иеросхимонаха Серафима (Муравьева) ..."

- из книги: "Святой преподобный Серафим Вырицкий и русская голгофа." стр.82, Филимонов В.П,"САТИСЪ",СПб. 2004.

Высокопреосвященный митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (в миру Борис Дорофеевич Ярушевич) , родился 13 января 1892 года в губернском городе Ковно (ныне Каунас) в белорусской семье потомственного священника, который по окончании Санкт-Петербургской Духовной Академии в 1887 году был назначен настоятелем Александро-Невского собора в Ковно Отец Дорофей, энергичный и любознательный человек, отличался редкой доброжелательностью, широтой и прогрессивностью взглядов и многосторонней образованностью. Библиотека отца Дорофея считалась едва ли ни самым большим частным книжным собранием в Ковно
Семья Ярушевичей была одной из самых образованных и уважаемых в городе. В доме всегда царило доброе настроение, атмосфера любви и взаимной поддержки, доверие, искренность.
Мать Владыки Николая Екатерина Николаевна, уроженка Тверской губернии, происходила из духовной семьи. В народе ее называли благочестивой. Она щедро помогала убогим, странникам, больным... И сына она учила: "Добро, Боря, надо делать так, чтобы всем было легко, а то и добрым поступком можно ранить человека. Добро надо делать так, как дышишь".
В 1908 году отца Дорофея перевели служить в Санкт-Петербург. Вместе с родителями сюда переехал и юный Борис Ярушевич. Здесь весной 1909 года он закончил гимназию с золотой медалью, и, хотя душа его стремилась к духовному образованию и служению Церкви в священном сане, родители настояли на получении сначала светского образования, тем более что с детства он проявил любовь к поэзии, музыке и математике.
Поступив на физико-математический факультет Петербургского университета, уже на следующий год в течение летних каникул он прошел весь курс Духовной Семинарии и блестяще, первым, сдал экзамены в Петербургскую Духовную Академию.
Одновременно для усовершенствования в знании церковного и гражданского права он поступил на юридический факультет университета.
Во время летних каникул студент Академии Борис Ярушевич ежегодно совершал паломническое путешествие в Валаамский монастырь, где нес различные послушания и был келейником у старцев-схимников в Предтеченском скиту, известном особенно строгим уставом. Знакомясь с монашеской жизнью, практически изучая отречение от своей воли и подчиняя себя монашеской дисциплине, он учился духовной мудрости и исподволь готовил себя к будущему монашескому служению.
Окончив третий курс, Борис отправился в Оптину пустынь. С трепетом внимал юноша поучениям и наставлениям Оптинских старцев (Анатолия, Нектария, Варсонофия): "Разве можно принимать исповедь человека, голос его совести, его сомнения, боль, жалобу, обиду со спокойной душой? У нас иногда слишком поспешно опускают епитрахиль на голову исповедника. Бог сподобит вас стать священнослужителем. Помните, что самое страшное для нас и непростительное - равнодушие. Не "привыкайте" к алтарю!"
В эти же годы Борис встретился еще с одним человеком, оказавшим на него большое влияние,- епископом Анастасием (Александровым; 1918), назначенным 30 мая 1913 года ректором Академии. Борис стал одним из любимых его учеников. Аскетическая жизнь Владыки Анастасия, его многогранный ум, широта взглядов, большой опыт влекли к себе жаждавшего познания юношу. Всеми уважаемый архипастырь, известный ученый, в прошлом профессор и декан историко-филологического факультета Казанского университета, доктор сравнительного языковедения и церковной истории, Владыка Анастасий и молодой Борис Ярушевич духовно сблизились. Их частые вечерние беседы носили характер общения двух ищущих душ.
"Бог - есть любовь. Как дивно это сказано! Но из любви соткано и человеческое сердце. Оно лишь может быть ущербно, уязвлено, ожесточено, и наше дело снять нагар, отмыть сердце, добраться до живой его ткани. Церковь сильна связью с жизнью, с народом. Христианство потому и охватило весь мир, что заветы Христа ответили самым сокровенным чаяниям людей. И мы, священнослужители, вслед за Первоучителем, не избранники старой Иудеи, не жрецы языческие, не каста. Наш долг служить народу, облегчать его страдания",слова наставника подтверждали юношеские размышления Бориса.
Часто по утрам, еще до рассвета, епископ Анастасий будил своих учеников и отправлялся с ними на Невскую заставу, на Охту, на Черную речку, на глухие городские окраины, где ютились "обитатели дна", проповедовать слово Божие. Не всегда приветливо встречали их, приходилось слышать и брань, и насмешливые слова, а иногда и угрозы. Все это они переносили, понимая, что злоба здесь от несчастья и горя. Но чаще доброе слово имело действие и люди, если не обретали спасительную веру, то находили утешение и душевный мир. Позже студенты стали ходить в трущобы одни, без Владыки Анастасия.
Теснее становилось общение Бориса с епископом Анастасием, глубже и доверительнее их беседы, в которых молодой человек все чаще говорил о монашестве. "Две дороги открываются перед принявшим постриг, сказал наставник, одна дорога затворничества, аскетизма, личного совершенствования и спасения. Но это духовная забота о самом себе. А есть другая дорога с делом личного спасения сочетать высокую задачу служения обществу, народу. Труден монашеский обет, но и много сил дает он". Часто думал над этим молодой студент и решил избрать путь более трудный.
Борис продолжал добросовестно посещать лекции, без отсрочек сдавать курсовые экзамены. Одаренный блестящими способностями, он заметно выделялся среди товарищей. Однокурсники любили его. За четыре года учебы в Академии никто не слышал от него дерзкого слова, в его присутствии не позволяли себе нескромного поступка стеснялись оскорбить своего сокурсника, снисходительного, впрочем, к их немощам
Окончив в 1914 году первым по списку Академию по отделениям историческому и западных исповеданий, он получил степень кандидата богословия.
23 октября того же года ректор Академии епископ Анастасий в академическом храме постриг двадцатидвухлетнего Бориса Ярушевича в монашество с именем Николай, в честь и память Святителя и Чудотворца Николая, архиепископа Мир Ликийских На второй день в храме Иоанновского женского монастыря на Карповке Владыка Анастасий рукоположил инока Николая в сан иеродиакона У гробницы Всероссийского молитвенника отца Иоанна Кронштадтского, воплотившего в себе идеал православного пастыря, молодой иеродиакон получил благословение на новый жизненный путь В воскресенье 25 октября в академическом храме иеродиакон Николай был хиротонисан в иеромонаха.
В самом начале первой мировой войны иеромонаха Николая направляют в санитарный поезд в качестве духовника-проповедника, а 20 ноября отец Николай командируется в действующую армию для исполнения пастырских обязанностей в лейб-гвардии Финляндском полку. 22-летний иеромонах Николай прибыл на фронт, туда, где кровь, где муки, где боль и смерть, где душа человеческая, покидая земные пределы, томится о последнем напутствии пастыря
В наспех вырытой землянке, в лесном шалаше, в сарае оставленного хутора звучит вдохновенная речь молодого проповедника. И все шире в солдатском мире разносится весть о необыкновенном батюшке, который не поучает, а наставляет, не указывает, а как-то особенно согревает душу человеческую теплом участия, понимания, любви и ласки
Недолго длилась служба отца Николая на фронте. Под секущим, колючим дождем и декабрьским ветром отец Николай заболевает тяжелой формой ревматизма с осложнением на сердце. Следы этой болезни остались на всю жизнь.
В связи с тяжелым заболеванием иеромонаха Николая отзывают с фронта, и он возвращается к научно-педагогической работе в Академии. 19 августа 1915 года иеромонах Николай назначается преподавателем литургики, гомилетики, церковной археологии, практического руководства для пастырей, немецкого языка в Петербургской Духовной Семинарии.
Наряду с педагогической деятельностью молодой инок одновременно напряженно трудится над магистерской диссертацией, защита которой состоялась 16 декабря 1917 года Капитальный труд "Церковный суд в России до издания Соборного уложения Алексея Михайловича (1649)" был высоко оценен Советом Петроградской Духовной Академии и удостоен Макарьевской премии. 22 апреля 1918 года ко дню Святой Пасхи иеромонах Николай награжден золотым наперсным крестом Еще до защиты магистерской диссертации, иеромонах Николай был известен своими публикациями, подписанными: Б. Ярушевич "О проповеднической импровизации. К вопросу о живом слове и нормативных методах проповедничества (Гомилетический этюд)". Чернигов, 1913; "Роль мирян в управлении церковным имуществом с точки зрения канонов Древней Вселенской Церкви". Чернигов, 1914.
В декабре 1916 года отца Николая назначили священником церкви Святителя и Чудотворца Николая при Николаевской детской больнице. После обхода врача отец Николай совершал свой обход маленьких пациентов, золотым ключиком любви открывая детские сердца. С радостью встречали они того, кто нес им столько ласки и нежности
20 декабря 1918 года иеромонаха Николая назначают настоятелем Петропавловского собора, бывшего придворного, где не было прихода и надо было заново налаживать приходскую жизнь. Новый настоятель принялся обходить квартиры православных Петергофа, заполняя опросные карточки для составления приходской книги. Принимали его радушно, чувствуя в нем отмеченного Десницею Всевышнего доброго пастыря. Заполнение "опросных карточек" позволило отцу Николаю лично познакомиться со своими прихожанами и побеседовать с теми, кто позже составил его паству. С назначением отца Николая приходская жизнь Нового Петергофа быстро оживает. Его частые торжественные богослужения, неопустительное вдохновенное слово, помощь прихожанам, посещение их домов для утешения и ободрения, щедрая тайная благотворительность, ласковость, приветливость, доброта, скромность, молитвенность сближают его с православным населением Петергофа, и сердца верующих загораются искренней преданностью к нему и горячей любовью.
Энергичная деятельность иеромонаха Николая по устроению церковной жизни Нового Петергофа была отмечена епархиальной властью. Митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин (Казанский; +1918, причисленный к лику святых на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви, состоявшемся 31 марта - 5 апреля 1992 года в Московском Свято-Даниловом монастыре) призывает отца Николая к новому ответственному служению. 14 декабря 1919 года он был назначен наместником Свято-Троицкой Александро-Невской Лавры с возведением в сан архимандрита.
И в Петергофе, и в Лавре отец Николай организовывает для детей кружки по изучению Закона Божия, о чем и поныне с благодарностью и теплотой вспоминают бывшие ученики. По приглашению различных петроградских организаций архимандрит Николай выступает с лекциями и докладами и приобретает славу просвещенного и вдохновенного оратора.
Под руководством молодого наместника Александро-Невская Лавра стала центром церковно-просветительной работы: издавались "Листки", проводились внебогослужебныые беседы. По воскресеньям сотни людей собирались на религиозно-философские, богословские и церковно-общественные чтения. Богословско-пастырское училище в Лавре заменило закрывшуюся Петроградскую Духовную Семинарию. С первых дней его образования (в октябре 1918 года) отец Николай вошел в корпорацию преподавателей училища и в течение трех лет читал лекции по литургике, гомилетике, церковному проповедничеству. До 22 июня 1920 года архимандрит Николай преподавал пастырское богословие в Петроградском Богословском институте. 27 марта 1922 года резолюцией Святейшего Патриарха Тихона (ныне причисленного к лику святых) архимандрит Николай назначается епископом на вновь открытую Петергофскую кафедру.
7 апреля (25 марта) 1922 года в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры состоялась хиротония тридцатилетнего архимандрита Николая во епископа Петергофского с оставлением его наместником Лавры. Хиротонию совершали митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин и викарные епископы Ямбургский Алексий (впоследствии Святейший Патриарх), Лужский Артемий и Кронштадтский Венедикт.
Все богослужения, которые совершал Владыка Николай, обязательно сопровождались его проповедями. Живое слово Владыки захватывало всех и покоряло своей убедительностью и силой проникновения в тайники человеческой души. Владыка Николай беседовал со своими слушателями как отец, горячо любящий своих детей, как добрый пастырь, которому дорого спасение пасомых.
Владыка Николай обладал и замечательными ораторскими данными: прекрасной дикцией и красивым тембром голоса. Где бы слушатель ни стоял, даже в самом удаленном уголке огромного храма,- везде был слышен необыкновенный, в душу проникающий голос Владыки, и слушать его было величайшим духовным наслаждением. "Новый Златоуст" называли его.
В Петроградской (с 1924 года Ленинградской) епархии Владыка Николай совершал епископское служение более полутора десятка лет в трудное время церковных расколов и нестроений. Группа белого духовенства образовала самочинное церковное управление, положив начало обновленческому расколу Церкви Жертвой интриг обновленческих лидеров стал митрополит Вениамин (Казанский). Управление Петроградской епархией выпало на долю епископов Ямбургского Алексия и Петергофского Николая. И хотя раскол застал Владыку Николая только что рукоположенным епископом, он проявил себя ревнителем чистоты Православия. Во время церковной смуты он получил согласие властей на создание "Петергофской автокефалии", которая, с одной стороны, заявляла о своей непричастности к контрреволюционным группировкам, в том числе к Карловацкому Собору, а с другой не признала обновленческий орган Высшего церковного управления. Автокефалию возглавили епископы Алексий и Николай Их поддержало петроградское духовенство, в среде которого появились мужественные ревнители Православия: протоиереи Василий Сокольский, Михаил Тихомиров, Александр Беляев, Михаил Прудников и другие Обновленцы теряли храм за храмом. Владыка Николай ездил по храмам, совершая богослужения, произносил пламенные проповеди Николо-Богоявленский, Спасо-Преображенский соборы, Благовещенская церковь на Васильевском острове, церковь "Спаса на водах" стали очагами Православия в Петрограде Число их увеличивалось, из ведения живоцерковного Петроградского епархиального управления храмы возвращались в юрисдикцию Православной Церкви.
Петроградская автокефалия просуществовала всего год. После ареста епископа Алексия Владыка Николай еще несколько месяцев находился на свободе, управляя единолично епархией.
В феврале 1923 года Владыка Николай в 24 часа был выслан в Зырянский край, город Усть-Колом, где провел три года в очень тяжелых условиях, терпя голод, холод, унижения. В это время обострился тяжелый фронтовой ревматизм, плохо было с глазами. Здесь, под северным небом, Божия Матерь вдохновила Владыку написать Ей акафист, который он и совершал позднее перед Ее святой иконой, именуемой "Млекопитательница".
Он вернулся в Ленинград через три года. Великим постом, вышел к встречавшим его на Московском вокзале с приветливой улыбкой, немного смуглый от северного ветра. Первую службу по возвращении Владыка совершил в храме Воскресения на Крови, что на канале Грибоедова, при большом стечении молящихся. Когда Владыка входил в храм, все опустились на колени...
В 1935 году епископ Николай возводится в сан архиепископа Петергофского. С 1936 по 1940 год одновременно управляет Новгородской и Псковской епархиями.
Среди напряженной церковной работы Владыка Николай находит время для углубления своего образования Его по-прежнему интересует медицина. Все новые и новые книги по медицине появляются на его письменном столе, создается в дополнение к общей уникальная медицинская библиотека. К сожалению, все книги, как и рукопись докторской диссертации "О бессмертии души", погибли во время ленинградской блокады
Патриарший Местоблюститель Митрополит Сергий (Страгородский; +1944) неоднократно хотел перевести Петергофского архиерея на более высокую кафедру, но в Москву сразу же отправлялись делегации от верующих, и паства сохраняла любимого архипастыря.
В марте 1935 года из города на Неве начались выселения "чуждого элемента" в 24 часа в самые отдаленные районы Выслан был последний наместник Лавры епископ Амвросий (Либин; +1941), протоиерей Николай Чуков (будущий митрополит Ленинградский и Ладожский Григорий, +1955), большая часть ленинградского духовенства с семьями своими. В 1938-1939 годах из 96 церквей, не считая домовых, в городе осталось пять. Архиепископ Николай лишился викариатства, так как все церкви в Петергофе и районе были закрыты. Он служил в Никольском соборе приписным священником: служил иерейским чином, без диакона, исповедовал, совершал требы, очень редко возлагая на себя архиерейское облачение. Проповеди были запрещены, и "Златоуст" вынужден был замолчать. Проживать в городе Владыке запретили, и он переехал в поселок Татьянино под Гатчиной.
В 1939 году в состав Советского Союза вошли западные области Украины и Белоруссии. Владыка Николай был назначен архиепископом Волынским и Луцким, Патриаршим Экзархом. В марте 1940 года, в субботу Великого поста, в Николо-Богоявленском соборе Владыка служил всенощное бдение.
По окончании службы он вышел из алтаря и, не поднимая глаз, обратился к молящимся. Он сказал, что направляется в командировку, после которой "если Бог благословит, будем опять вместе молиться". У присутствующих было тревожное чувство, что прощание с Владыкой навсегда. В среду храм не вмещал всех прихожан. Но еще в понедельник Владыка Николай был вызван в Москву, и оттуда во исполнение послушания, данного Митрополитом Сергием, срочно выехал в Белоруссию.
В короткий срок Владыке Николаю удалось провести воссоединение западных украинских и белорусских епархий с Русской Православной Церковью
В марте 1941 года Митрополит Сергий возвел архиепископа Николая в сан митрополита.
Украина и Белоруссия первыми приняли на себя удары немецкой армии в июне 1941-го. Начало войны застало Владыку в Луцке, недалеко от границы. После захвата города фашистами он продолжал духовно окормлять свою паству в прифронтовой полосе, где с риском для жизни совершал богослужения. После сдачи немцам Луцка он переселился в Киев, но к осени 1941 года Киев также оказался в осаде. В осажденном городе митрополит страдал вместе с беженцами, и, наконец, сам присоединился к ним, не успев взять с собой ничего, кроме посоха.
По пути сапоги его развалились; полубосой, голодный, кое-как добрался до столицы. Переживания оставили свой след: в 49 лет волосы стали как снег..
С февраля 1942 года до сентября 1943 года он, по поручению Блаженнейшего Митрополита Сергия, находившегося в эвакуации в Ульяновске, управляет Московской епархией и является управляющим делами Московской Патриархии.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 ноября 1942 года митрополит Николай назначен членом Чрезвычайной Государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков С риском для жизни он лично посетил много пострадавших районов, превращенных врагом в "зону пустыни".
Активное участие принял митрополит Николай в подготовке Собора епископов Русской Православной Церкви в сентябре 1943 года, где был избран Патриархом Московским и всея Руси Митрополит Сергий и образован Священный Синод, постоянным членом которого стал митрополит Николай
В марте 1944 года Владыка Николай выезжает на фронт для передачи Красной Армии танковой колонны имени Димитрия Донского - дара Русской Православной Церкви
С сентября 1943 года начал издаваться "Журнал Московской Патриархии". Митрополит Николай был сначала членом редколлегии, а затем до 1960 года и председателем Издательского отдела. В этом журнале печатались его многочисленные статьи, проповеди, речи. К 1957 году было издано четыре тома "Слов и речей" митрополита Николая, переведенные на многие языки.
В мае 1945 года в составе паломнической группы во главе с Патриархом Алексием митрополит Николай посетил Святую Землю.
4 апреля 1946 года был создан Отдел внешних церковных сношений Московского Патриархата, председателем которого стал митрополит Николай.
Неоднократно предпринимал он поездки за рубеж и многое сделал для воссоединения русских православных людей с Матерью-Церковью.
Эта миссия была сопряжена с большими трудностями Но сила христианской любви, спокойная уверенность, которая исходила от Владыки, истовость и торжественность его богослужений, исключительное личное обаяние, благородная простота в обращении и особенно захватывающая сила, глубина и убедительность его проповедей - все это вызывало глубокое уважение, доверие и любовь к нему исстрадавшихся на чужбине русских людей
Будучи председателем Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата, митрополит Николай полагал большие усилия на устроение жизни зарубежных учреждений Русской Православной Церкви, экзархатов, епархий, Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, благочинии, подворий.. Усилиями Владыки Николая были воссоединены с Матерью-Церковью из раскола многие учреждения Русской Православной Церкви за рубежом. На Владыку выпала нелегкая задача восстановления нормальных отношений с братскими Поместными Православными Церквами, затрудненных в 20 - 30-е годы и в период второй мировой войны. Владыка митрополит Николай вместе со Святейшим Патриархом Алексием был инициатором празднования в июле 1948 года 500-летия автокефалии Русской Православной Церкви и Совещания глав и представителей Поместных Православных Церквей для обсуждения нескольких насущных вопросов общеправославной жизни. Он возглавлял организацию всех выдающихся событий в жизни Полноты Православия. Митрополит Николай восстанавливал и развивал также дружеские отношения с многими инославными Церквами и религиозными объединениями. Владыка Николай стоял у истоков создания Конференции Европейских Церквей; им было положено начало подготовки к вступлению Русской Православной Церкви во Всемирный Совет Церквей. С его участием началось создание Христианской Мирной Конференции.
Начиная с 1949 года, митрополит Николай представлял Русскую Православную Церковь во всемирном движении сторонников мира, был избран в состав Советского комитета защиты мира, был членом Всемирного Совета Мира и на протяжении более 10 лет многократно выступал на международных форумах, произносил горячие речи в защиту мира, исходя из христианского учения о любви.
За многолетнюю патриотическую деятельность и активное участие в борьбе за мир митрополит Николай награжден медалями "За оборону Москвы", "За доблестный труд в Великой Отечественной войне" и орденом "Трудового Красного Знамени". Кроме того, он имел много орденов и медалей, полученных в других странах.
10 мая 1949 года Московская Духовная Академия присвоила митрополиту Николаю степень доктора богословия за совокупность богословских трудов. А затем митрополит Николай стал первым русским архиереем, удостоенным почетной степени доктора богословия шестью зарубежными академиями и институтами.
19 июня 1952 года, Совет Ленинградской (ныне Петербургской) Духовной Академии избрал митрополита Николая почетным членом ЛДА.
47 лет отдал Владыка Николай служению Церкви Божией как неутомимый труженик на ниве Христовой (26 лет из них он служил в Петергофе и Ленинграде).
Несмотря на блестящую, казалось бы, международную "карьеру", жил Владыка Николай очень скромно, в ветхом деревянном домике по Бауманскому переулку, 6. Ему прислуживали две старушки: готовили пищу, убирали. Простая железная кровать, угольник с образами, множество книг в шкафу, на полках, на полу. В доме невозможно было сделать ремонт - негде разместить вещи, книги, а на просьбу архиерея дать ему временное жилище, хотя бы в Новодевичьем монастыре, последовал отказ.
Газеты конца 50-х годов пестрели фельетонами, направленными против верующих, закрывались храмы, из восьми Духовных Семинарий были закрыты пять. Во всех городах России, Сибири, Поволжья были закрыты те церкви, которые открыли в военные годы. В антирелигиозных брошюрах прямо утверждалось, что "религия в СССР доживает последние дни" В это тяжелое время "бархатный" митрополит, как порой называли Владыку Николая, мягкий и осторожный, почувствовав эфемерность надежд на укрепление Церкви, становится неузнаваемым. "Жалкие безбожники! Они подбрасывают вверх свои спутники, которые вспыхивают и, погаснув, падают на землю, как спички; и они бросают вызов Богу, зажегшему солнце и звезды, которые вечно горят на горизонте",- говорил Владыка. У митрополита начинают портиться отношения с представителями власти. Особенно раздражала их непреклонность митрополита в отношении закрытия некоторых сельских церквей Московской епархии.
В 1960 году борьба против Церкви в СССР достигла кульминационной точки. Владыка Николай тяжело переживал очевидное фиаско политики "примирения непримиримых". В феврале 1960 года на Конференции советской общественности по разоружению, проходившей в помещении Кремлевского театра, от имени Православной Церкви Патриарху полагалось произнести традиционную речь. Митрополит Николай решил воспользоваться моментом, чтобы побудить Святейшего Патриарха открыто защищать Церковь.
В речи-декларации Святейший Патриарх Алексий I, в частности, сказал: "Моими устами говорит с вами Русская Православная Церковь, объединяющая миллионы православных христиан - граждан нашего государства. Примите ее приветствие и благопожелания.
Как свидетельствует история, это есть та самая Церковь, которая на заре русской государственности содействовала устроению гражданского порядка на Руси, укрепляла христианским назиданием правовые основы семьи, утверждала гражданскую правоспособность женщины, осуждала ростовщичество и рабовладение, воспитывала в людях чувство ответственности и долга и своим законодательством нередко восполняла пробелы государственного закона.
Это та самая Церковь, которая создала замечательные памятники, обогатившие русскую культуру и доныне являющиеся национальной гордостью нашего народа.
Это та самая Церковь, которая в период удельного раздробления Русской земли помогала объединению Руси в одно целое, отстаивая значение Москвы как единственного церковного и гражданского средоточия Русской земли.
Это та самая Церковь, которая в тяжкие времена татарского ига умиротворяла ордынских ханов, ограждая русский народ от новых набегов и разорения.
Это она, наша Церковь, укрепляла тогда дух народа верой в грядущее избавление, поддерживая в нем чувство национального достоинства и нравственной бодрости.
Это она служила опорой русскому государству в борьбе против иноземных захватчиков в годы Смутного времени и в Отечественную войну 1812 года. И она же оставалась вместе с народом во время последней мировой войны, всеми мерами способствуя нашей победе и достижению мира.
Словом, это та самая Русская Православная Церковь, которая на протяжении веков служила нравственному становлению нашего народа, а в прошлом - и его государственному устройству...
Несмотря на все это,- сказал в заключение Святейший Патриарх,- Церковь Христова, полагающая своей целью благо людей, от людей же испытывает нападки и порицания, и тем не менее она выполняет свой долг, призывая людей к миру и любви. Кроме того, в таком положении Церкви есть и много утешительного для верных ее членов, ибо что могут значить все усилия человеческого разума против христианства, если двухтысячелетняя история его говорит сама за себя, если все враждебные против него выпады предвидел Сам Христос и дал обетование непоколебимости Церкви, сказав, что и врата ада не одолеют ее (Матф. 16, 18)".
Власти решили отстранить митрополита Николая от участия в управлении Церковью. 21 июня последовала его отставка с поста председателя ОВЦС. Патриарху было предложено удалить митрополита Николая из Москвы. Уступив давлению, он предложил Владыке Николаю перейти на другую кафедру - в Ленинград или Новосибирск. Митрополит отказался.
Здоровье Владыки было сильно подорвано, и в сентябре он собрался провести отпуск в Сухуми. Перед отъездом ему предложили написать прошение об уходе на покой. Как потомок интеллигентов, не привыкший вступать в пререкания, Владыка написал прошение об увольнении на покой по состоянию здоровья. Однако "уход" митрополита Николая на покой произошел с нарушением этикета. Архиерей, уходящий на покой, всегда прощается со своей паствой, в последний раз служит литургию, произносит прощальную речь, преподает пастве прощальное благословение. В нарушение древнего обычая митрополиту Николаю отказали даже в этом. Когда месячный отпуск подошел к концу, он неожиданно получил из Патриархии письмо с сообщением о продлении отпуска еще на месяц и денежный перевод. Позже оказалось, что приехавшие в Москву иностранцы хотели повидаться с Владыкой. Это и явилось причиной задержки его в Сухуми. Здесь же он получил известие, что переведен на пенсию.
Лишь в начале ноября 1960 года митрополит Николай вернулся в Москву. На вокзале его встретили бывший секретарь и бывший иподиакон. С вокзала Владыка поехал в свою "резиденцию" - деревянный, ветхий дом в Бауманском переулке, где ему предстояло провести последний год жизни. Владыку хотели услать в один из сохранившихся монастырей, но он отказался. Ему же отказали в служении. Со времени ухода на покой митрополит Николай служил лишь дважды - в Рождественскую ночь 1961 года в Елоховском соборе, где сослужил Патриарху, и Божественную литургию в четверг Светлой Седмицы в Трапезном храме Троице-Сергиевой Лавры.
"Мне скоро семьдесят лет, - делился Владыка со своей духовной дочерью, - но сколько во мне сил и желания продолжать работу... Здоровье мое, слава Богу, держится, но отрыв от алтаря бесконечно тяжел". Перед Пасхой 1961 года он просил разрешения Патриарха Алексия I где-нибудь послужить. Ему обещали Рязань. До пасхальной ночи он ждал телефонного звонка и разрешения выехать, но телефонная связь прервалась. Владыка сам пошел на телефонную станцию, добился восстановления связи, но звонка не дождался. Тогда Владыка сказал жившей у него старице: "Дарья, иди в храм, я облачусь и буду служить дома!" В начале ноября митрополит Николай заболел. Врач подставил диагноз - сильный приступ стенокардии. В воскресенье утром приезжал профессор Евгений Вотчил. Ни уколы, ни нитроглицерин болей не снимали, необходима была госпитализация.
Приехавшие врач и санитары выносили Владыку через окно, так как дверь была очень узкой. В Боткинской больнице Владыка в течение месяца находился в полной изоляции: к нему не пускали близких, он был лишен возможности причащаться Святых Христовых Тайн. Но однажды ему все-таки передали Преждеос-вященные Дары. В начале декабря начался отек правого легкого, от уколов воспалился язык, губы сохли, Владыка очень слабел. В ночь на 13 декабря поднялась высокая температура.
В 4 часа 45 минут Владыка Николай вздохнул в последний раз. 14 декабря его облачили и, положив в гроб, повезли в Лавру. Отпевали при большом стечении народа в Трапезном храме, где несколько месяцев назад Владыка отслужил свою последнюю литургию. Служили митрополит Крутицкий и Коломенский Питирим (Свиридов; +1963), архиепископ Херсонский и Одесский Борис (Вик; +1965) и епископ Дмитровский Киприан (Зернов; +1987). На отпевание вышел взволнованный Патриарх Алексий I, сказал прощальное слово, и народ стал прощаться с архипастырем.
Люди, знавшие Владыку Николая, не раз задавались вопросом: в чем секрет той силы, которой обладал архипастырь? И ответ находили лишь один: Тот, Который сказал, что без Него продолжатели Его дела не смогут ничего сделать, поддерживал человеческие силы Владыки, так необходимые для блага Русской Православной Церкви.

...В последнее свое посещение Валаама, уже заканчивая Академию, Борис Ярушевич, будущий митрополит Николай, пришел проститься со старцем Исаией. Тот дал ему семь конфет, велел раздать их родным и знакомым и низко поклонился ему. Борис тогда не понял смысла этого поступка и лишь много лет спустя, получил письмо старца с объяснением. Старец Исаия сказал тогда своему келейнику: "Этот юноша пройдет семь ступеней монашества". Так и случилось; сначала инок, потом иеромонах, игумен, архимандрит, епископ, архиепископ и, наконец, митрополит.

Гробница Владыки находится в крипте Смоленской Церкви в Троице-Сергиевой Лавре Сергиева Посада.

Татьяна ВЕСЕЛКИНА, Мария АНФИМОВА
(http://www.jarushevich.narod.ru/ZHITIE/zhitie.htm)

...С первого дня войны иерархи в своих посланиях выразили отношение Церкви к начавшейся войне как освободительной и справедливой, благословили защитников Родины. Послания утешали верующих в скорби, призывали их к самоотверженному труду в тылу, мужественному участию в боевых операциях, поддерживали веру в окончательную победу над врагом, способствуя тем формированию высоких патриотических чувств и убеждений среди тысяч соотечественников.

С патриотическими посланиями к пастве обращался и митрополит Николай (Ярушевич), который часто выезжал на передовую, совершая богослужения в местных церквах, произнося проповеди, которыми утешал исстрадавшийся народ, вселяя надежду на всемогущую помощь Божию, призывая паству к верности Отечеству. В первую годовщину начала Великой Отечественной войны, 22 июня 1942 г., митрополит Николай обратился с посланием к пастве, жившей на территории, оккупированной немцами: "Исполнился год, как фашистский зверь заливает кровью нашу родную землю. Этот ворог подвергает осквернению наши святые храмы Божии. И кровь убиенных, и разоренные святыни, и разрушенные храмы Божии – все вопиет к небу об отмщении!.. Святая Церковь радуется, что среди вас на святое дело спасения Родины от врага восстают народные герои – славные партизаны, для которых нет выше счастья, как бороться за Родину и, если нужно, и умереть за нее" ...

Дивный духовный подвиг совершил во время Великой Отечественной войны преподобный Серафим Вырицкий . Подражая преподобному Серафиму Саровскому, молился он в саду на камне перед его иконой о прощении грехов людских и об избавлении России от нашествия супостатов. С горячими слезами умолял Господа великий старец о возрождении Русской Православной Церкви и о спасении всего мира. Этот подвиг требовал от святого неизреченного мужества и терпения, это было воистину мученичество ради любви к ближним. Из рассказов родных подвижника: "…В 1941 г. дедушке шел уже 76-й год. К тому времени болезнь очень сильно его ослабила, и он практически не мог передвигаться без посторонней помощи. В саду, за домом, метрах в пятидесяти, выступал из земли гранитный валун, перед которым росла небольшая яблонька. Вот на этом-то камне и возносил ко Господу свои прошения отец Серафим. К месту моления его вели под руки, а иногда просто несли. На яблоньке укреплялась икона, а дедушка вставал своими больными коленями на камень и простирал руки к небу… Чего ему это стоило! Ведь он страдал хроническими заболеваниями ног, сердца, сосудов и легких. Видимо, Сам Господь помогал ему, но без слез на все это смотреть было невозможно. Неоднократно умоляли мы его оставить этот подвиг – ведь можно было молиться и в келье, но в этом случае он был беспощаден и к себе, и к нам. Молился отец Серафим столько, насколько хватало сил – иногда час, иногда два, а порою и несколько часов кряду, отдавал себя всецело, без остатка – это был воистину вопль к Богу! Верим, что молитвами таких подвижников выстояла Россия и был спасен Петербург. Помним: дедушка говорил нам, что один молитвенник за страну может спасти все города и веси… Невзирая на холод и зной, ветер и дождь, на многие тяжкие болезни, настойчиво требовал старец помочь добраться ему до камня. Так изо дня в день, в течение всех долгих изнурительных военных лет…" .

Обратилось тогда к Богу и множество простых людей, военнослужащих, тех, кто в годы гонений отошел от Бога. Их молитва была искренна и носила зачастую покаянный характер "благоразумного разбойника". Один из связистов, принимавших по радио боевые донесения русских военных летчиков, говорил: "Когда летчики в подбитых самолетах видели для себя неминуемую гибель, их последними словами часто были: "Господи, прими мою душу"". Неоднократно свои религиозные чувства публично проявлял командующий Ленинградским фронтом маршал Л.А.Говоров, после Сталинградской битвы стал посещать православные храмы маршал В.Н.Чуйков. Широкое распространение среди верующих получила убежденность, что всю войну с собой в машине возил образ Казанской Божией Матери маршал Г.К.Жуков. В 1945 г. он вновь зажег неугасимую лампаду в Лейпцигском православном храме-памятнике, посвященном "Битве народов" с наполеоновской армией...

Война подвергла переоценке все стороны жизни советского государства, вернула людей к реальностям жизни и смерти. Переоценка происходила не только на уровне рядовых граждан, но и на уровне правительства. Анализ международного положения и религиозной ситуации на оккупированной территории убедили Сталина, что необходимо поддержать возглавлявшуюся Митрополитом Сергием Русскую Православную Церковь. 4 сентября 1943 г. митрополиты Сергий, Алексий и Николай были приглашены в Кремль для встречи с И.В.Сталиным. В результате этой встречи было получено разрешение на созыв Архиерейского Собора, избрание на нем Патриарха и решение некоторых других церковных проблем. На Архиерейском Соборе 8 сентября 1943 г. Святейшим Патриархом был избран Митрополит Сергий. 7 октября 1943 г. был образован Совет по делам РПЦ при Совнаркоме СССР, что косвенным образом свидетельствовало о признании правительством факта существования Русской Православной Церкви и желании урегулировать с ней отношения.

В своих действиях Церковь руководствовалась причастностью к полноте нравственного совершенства и любви, присущих Богу, апостольским преданием: "Умоляем также вас, братия, вразумляйте бесчинных, утешайте малодушных, поддерживайте слабых, будьте долготерпеливы ко всем. Смотрите, чтобы кто кому не воздавал злом за зло; но всегда ищите добра и друг другу, и всем" (1 Фес. 5:14–15).
Сохранить этот дух значило и значит остаться Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церковью.

священник Александр Колесов

Русская Православная Церковь в период Великой Отечественной войны

МОСКОВСКИЕ ЕПАРХИАЛЬНЫЕ ВЕДОМОСТИ № 3-4 2005 г.:
(http://www.meparh.ru/publications/periodicals/mev/2005_3_4/14.htm)

Святейший Патриарх cовершил панихиду у гробницы митрополита Николая (Ярушевича) и всенощное бдение в храме св. Филарета Милостивого в Патриарших покоях Троице-Сергиевой Лавры

13 декабря 2005г, в 44-ю годовщину кончины митрополита Крутицкого и Коломенского Николая (Ярушевича; 13 января 1892 – 13 декабря 1961), Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II cовершил традиционную панихиду у гробницы митрополита Николая в крипте храма в честь Смоленской иконы Божией Матери в Троице-Сергиевой Лавре.

За панихидой молились архиепископ Верейский Евгений, председатель Учебного комитета при Священном Синоде, ректор Московских Духовных академии и семинарии, епископ Южно-Сахалинский и Курильский Даниил, епископ Сергиево-Посадский Феогност, наместник Троице-Сергиевой лавры.

Перед началом панихиды Святейший Патриарх Алексий обратился к собравшимся со словом о приснопамятном владыке митрополите Николае.

По окончании заупокойного богослужения Его Святейшество совершил всенощное бдение в крестовом храме во имя святого праведного Филарета Милостивого в Патриарших покоях Троице-Сергиевой Лавры по случаю престольного праздника домовой церкви.

Седмица.Ru,
http://www.sedmitza.ru/index.html?did=29035
http://www.rusk.ru/newsdata.php?idar=207582

13.12.2005
Слово Святейшего Патриарха Алексия в Смоленском храме Троице-Сергиевой Лавры в день 44-й годовщины со дня кончины митрополита Николая (Ярушевича)

Преосвященные архипастыри, всечестные отцы, дорогие братья и сестры!

Сегодня – 44-я годовщина со дня кончины приснопамятного Преосвященного митрополита Николая, которого помнят и любят, который оставил свой след в истории нашей Церкви. Он совершал свое служение в архиерейском сане с 1922 год, в самые трудные десятилетия в жизни нашей Церкви.
В этот день мы всегда совершаем молитвенное поминовение покойного архипастыря, благодаря Господа за то, что Он посылал в эти тяжелые годы репрессий, гонений и испытаний таких мужественных людей, которые совершали свое служение, делали все для того, чтобы голос Русской Православной Церкви был бы слышен, чтобы к нему относились с уважением. Деятельность митрополита Николая в защиту мира на международной арене во многом облегчала участь Церкви в родной стране. Его служение в храмах Москвы, особенно в Преображенском храме, привлекало многих людей, которые усердно молились в те годы, прося Господа за Церковь Святую, за наше Отечество, и молитвенно желая сил и помощи Божией этому мужественному архипастырю совершать его служение.
44 года отделяют нас от дня кончины митрополита Николая. Сегодня, в день его преставления, мы вновь молитвенно совершаем его поминовение и просим, чтобы Господь, простив ему все согрешения вольные и невольные, упокоил его там, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь безконечная. Об этом мы вознесем наши молитвы здесь, у места упокоения почившего архипастыря, мужественно и твердо совершавшего свое святительское служение.
. О Николае Крутицком я знал только то, что печаталось и говорилось, то есть речи, проповеди, какие-нибудь документы, и у меня было самое тяжелое впечатление о нем. Я приехал в Голландию. В Гааге было богослужение, я принимал в нем участие, и скажу сначала о богослужении. Церковь - малюсенькая, алтарь такой, что между престолом и вратами можно одному человеку стоять, вокруг несколько человек, и пройти никуда нельзя было. Там стоял Владыка Николай Крутицкий, митрополит Николай из Парижа, я, настоятель гаагского прихода и пара священников. В самом храме было что-то очень страшное, по-моему. Туда пришла горсточка наших прихожан, а кроме них - все, кто хотел следить за Николаем Крутицким: не скажет ли он, не сделает ли он что-нибудь, в ответ на что можно будет объявить: он советский шпион, он агент… И атмосфера была просто жуткая. Знаете: Владыка Николай стоял, молился и служил, как будто он один перед Богом, а в храме была такая чересполосица различных чувств, переживаний, что мне представилось: это Голгофа. Распятый Христос, рядом с Ним Божия Матерь и один ученик, на каком-то отдалении несколько женщин, которые не могли подойти, но остались сердцем и всем существом верны; а вокруг толпа. В ней - первосвященники, которые над Ним смеялись, воины, которые прибили Его ко кресту и разделяли Его одежду между собой: они ремесленники, им дела не было до того, кто умирает; народ, среди которого одни пришли посмотреть, как умирает человек (это бывает везде; когда во Франции еще работала гильотина, люди ходили в пять часов утра смотреть, как обезглавливают человека). Были там люди, которые думали, а вдруг Он сойдет с креста, и я смогу стать верующим без риска: Он победитель, я за победителем пойду!.. Были такие, которые, наверное, думали: только бы Он не сошел с креста, потому что если это произойдет, я должен подчиниться этому страшному Евангелию жертвенной любви, крестной любви!.. И просто народ, пришедший посмотреть, продавцы лимонада, прочий базар… И вот такое чувство у меня было в этом храме: что в сердцевине один человек стоит только с Богом. Я не стоял так, потому что я переживал и его и окружение, - я знал это окружение. А он стоял и молился. Когда я выходил, одна голландка (Анс Ватерройс, я даже помню ее) сказала: “Что это за человек? вокруг него буря, а он стоит, как утес”. В конце службы он сказал проповедь, и к одной фразе прицепились все враги: “С этого священного места я лгать не стану…” И что пронесли? - “с любого другого места он нам будет лгать…” Они восприняли это не так, что каждое слово он говорил перед лицом Божиим и не мог соврать, а так, будто в другом месте он солжет.

Назавтра я ему служил переводчиком целый день. К концу дня мы оба устали, и когда последний человек ушел, он встал: “Ну, Владыко, до свидания”. Я ему говорю: “Нет, Владыко, я приехал в Голландию не ради того, чтобы вам служить переводчиком, я приехал для того, чтобы с вами поговорить”. - “Я слишком устал”. - “Вы должны мне дать четверть часа времени”. - “Почему?” - “Потому что все, что я знаю о вас, наводит меня на мысль, что я вас уважать не могу, что вы предатель; я хочу убедиться, прав я или неправ”. И он мне сказал: “Ах, если так, давайте говорить!” И мы сидели и разговаривали; и я помню последнюю его фразу: “И поэтому, Владыко, не судите нас более строго, нежели мы вас судим”. А то, что он мне до этого сказал, перевернуло меня. Я его стал и любить и уважать, чего раньше не делал. (В первый год, что я был священником здесь, он должен был приехать на профсоюзный съезд в Шеффилд, и я ему послал телеграмму в Москву: “Ввиду того, что вы приезжаете на политический съезд, я вас прошу в храм не приходить, потому что я вас не допущу”… Я был тогда щенком, но он мне телеграммой ответил: “Одобряю и благословляю”. Вот какого размера был человек ).
О нем говорили Бог знает что. А он мне рассказал, как его Владыка Сергий попросил стать посредником между ним и Сталиным. Он отказывался: “Я не могу!..” - “Вы единственный, кто это может сделать, вы должны”. Он мне говорил: “Я три дня лежал перед иконами и кричал: Спаси меня, Господи! избави меня!..” После трех дней встал и дал свое согласие. После этого ни один человек не прошел через его порог, потому что верующие перестали верить, что он свой, а коммунисты знали, что он не свой. Его встречали только в служебной обстановке. Ни один человек ему руки не подал, - в широком смысле слова. Вот какая жизнь. Это мученичество такое же, как быть расстрелянным. А потом, когда он восстал и стал говорить проповеди, где обличал безбожие, ему запретили говорить проповеди, его закрыли от верующих. Умирая, он мне оставил записку: “Я всю жизнь хотел служить Церкви, и меня все оставили. За что, за что?” Это письмо у меня есть. Вот один человек, один пример.
... Епископ Анатолий :
Hет, Владыко, наобоpот, вы очень важное сейчас сказали, тем более мне очень ценно и важно ваше мнение о митpополите Hиколае, потому что я с ним был как-то духовно близок.

- Я пpисутствовал, когда он служил свою последнюю службу в Тpоице-Сеpгиевой лавpе, куда его пpивезли тоже тайно, никто не был оповещен Это все было в пеpиод его опалы, и он очень сильно это пеpеживал. Он даже не имел возможности встpечаться с патpиаpхом, никто его не посещал, то есть возможность общения с ним была полностью отpезана для всех, даже тех, кто его близко знал и любил. Об этой службе я могу только пеpедать впечатление внешнее и внутpеннее. Тpапезный хpам был пеpеполнен, и он стоял и pыдал; знаете, он стоял, молился, он чувствовал, что это его последнее богослужение на этой земле. У меня даже сохpанилась фотогpафия, его кто-то сфотогpафиpовал за этим богослужением. Во вpемя евхаpистического канона особенно по его лицу пpосто текли слезы, он не мог спокойно говоpить. Когда он пpоизносил: "Пpимите, ядите", это были слова-pыдания; он чувствовал: вот уже встpеча с вечностью, пеpед котоpой он стоит.

По материалам: Электронная библиотека - Митрополит Антоний Сурожский- проповеди, беседы, библиография, биография, фотоальбом, аудиозаписи .

(http://www.metropolit-anthony.orc.ru/dom_bozhiy/a_main.htm)
<< вернуться

До моего переезда из Греции в Оксфорд в конце февраля 1951 года я знал Митрополита Крутицкого и Коломенского Николая главным образом по журналу «Московской Патриархии», номера которого, доходили до меня в Грецию неаккуратно и с большими пропусками. Из русских парижских газет и ещё более из писем и рассказов лиц, приезжавших из Франции, я много слышал о его роли в деле воссоединения Митрополита Евлогия с Московской Патриархией и о сильном впечатлении, произведённом его личностью и церковным красноречием на русских эмигрантов во Франции. О его выступлениях в так называемой «борьбе за мир», « в защиту мира» или против атомной бомбы и т.д. я узнал несколько позже. Об этом мне стало известно в конце моего пребывания в Греции, да и то в самых общих чертах, от одного лица, приехавшего из Парижа и прислуживавшего в русской церкви в Афинах.

В общем, у меня составилось впечатление о митрополите Николае как о выдающемся церковном деятеле, ближайшем помощнике Патриарха, замечательном проповеднике и вместе с тем обаятельной личности. Прибыв в Англию, я смог систематически ознакомиться с тем, что о нём писалось в ЖМП, а также узнал о нем много подробностей от архимандрита Николая (Гиббса), православного англичанина, бывшего преподавателя английского языка у детей императора Николая II. Он последовал за ним в Тобольск и Екатеринбург и был принят в Московскую Патриархию из карловацкого раскола митрополитом Николаем во время его посещения Англии в 1945 году.

На архимандрита Николая (Гиббса) митрополит Николай произвёл самое сильное впечатление, он ценил его ум и находился под действием его привлекательной личности, хотя по свойству своего крайне подозрительного характера и как «заядлый англичанин» относился к нему с некоторой осторожностью. Его смущали «миротворческие» выступления митрополита Николая с их предельно резкими нападками на Западный мир. Я ему много возражал (и это было моё искреннее убеждение), что всем этим «мирным» выступлениям митрополита Николая не надо придавать никакого значения, так как они вынуждены, и он это делает ради блага Церкви и как бы взамен на те льготы и послабления, которые Сталин в послевоенные годы, несомненно, предоставлял Церкви. Должен признаться, что эти политические выступления митрополита Николая на страницах ЖМП я почти не читал, настолько мне они казались малоинтересными. Но я жалел о том вреде, который они приносили доброму имени Русской Православной Церкви на Западе и среди наших церковных раскольников.

Мой приезд в Англию оставался, по-видимому, неизвестен Патриархии до мая 1951 года. Хотя Московская Патриархия и лично митрополит Николай знали о тех крупных неприятностях, которые мне причинили греческие гражданские и военные власти, удалившие меня с Афона и вынудившие меня, в конце концов, покинуть Грецию.

В мае 1951 года в связи с моей иерейской хиротонией председателю Экзаршего Совета в Париже архимандриту Николаю (Еремину), будущему Экзарху, пришлось обратиться за благословением в Патриархию. Это было необходимо, чтобы совершить моё рукоположение проживавшим в Англии сербским епископом Иринеем Далматинским ввиду отсутствия в Англии, да и во Франции, архиерея юрисдикции Московской Патриархии. Поехать мне в Брюссель к архиепископу Александру было сложно из-за виз, да и отношения с ним в Парижском Экзархате были не такие гладкие.

Митрополит Николай (в ответной телеграмме) дал благословение на моё рукоположение, но предварительно убедился, что епископ Ириней не раскольник, хоть и живет в Англии, но остаётся епископом Сербской Патриархии. Моё рукоположение во иеродиакона и иеромонахи совершилось в церкви Святителя Николая в Оксфорде, настоятелем которой был вышеупомянутый архимандрит Николай Гиббс.

Через несколько месяцев я получаю по почте из Москвы письмо от митрополита Николая от 7 августа, в котором он приветствует меня с получением «благодати священства», молитвенно желает духовного преуспеяния и помощи Божией, а далее пишет: – «Хотелось бы мне знать от Вас, дорогой во Христе о. Василий, о жизни наших русских братьев на Афоне и о положении там этого дела в наши дни. Мы думаем, что Вы располагаете данными по этим вопросам, и были бы рады Вашему письму об этом»

Как видим, письмо это, неожиданное для меня и обрадовавшее меня своим вниманием, проявленным ко мне митрополитом Николаем, было чисто церковным по содержанию.

Никаких предложений принять участие в «борьбе за мир» или в других акциях подобного характера в нём не было. Желание его получить информацию от меня, старого афонского монаха, прожившего на Святой Горе 22 года, вполне понятно и делает ему честь как иерарху Русской Церкви, для которой интересы русского монашества на Афоне должны быть всегда близки.

Я ответил митрополиту Николаю письмом от 24 августа 1951 года, в котором сообщал ему о положении русского монашества на Афоне и излагал мои соображения, как ему помочь. Они сводились к тому, что нужно добиваться только одного, единственно существенного в данное время – допущения русских монахов на Афон, иначе русское монашество там вымрет. В заключение я писал, что многое можно было бы ещё сказать, но в письме это трудно, легче при личной встрече. Я не имел здесь в виду какие-нибудь тайные сведения или секреты, но что всю сложность обстановки на Афоне легче объяснить при личной встрече. Не знаю, как понял митрополит Николай мои слова, но они имели довольно неожиданные последствия.

Точно хронологическая последовательность мне не запомнилась, но насколько я помню, в октябре-ноябре 1951 года я получил из Лондона от знакомого мне грека иеродиакона Иеронима Киккотиса письмо. В нём он писал, что знакомый ему англиканский пастор, очень хочет меня видеть, и просил меня написать ему, когда я смогу приехать в Лондон для встречи с этим англиканским пастором. Было странно, что имени он его в письме не сообщал...

Должен сказать, что в своё время, этого Киккотиса мне рекомендовал в Афинах митрополит Георгий Папагеоргиадис (бывший Неврокопский) мы его называли «ходячее Православие». Он был человеком строго православных и независимых взглядов, но отнюдь не левых убеждений. Помню, как он мне сказал: – «Советую познакомиться Вам в Лондоне с о. Киккотисом, он Вам может быть полезным. Ему принадлежит в Лондоне книжный магазин «Зенон», там Вы сможете найти много интересных греческих и других книг. Должен, однако, Вас предупредить, что Киккотиса обвиняют в коммунизме. Это совершенно не справедливо. Его брат действительно коммунист, а сам он просто кипрский патриот и выступал против англичан за независимость Кипра. Это не понравилось англичанам, и греческая в Лондоне обвинила его в сочувствии к коммунизму... его исключили из клира. Но поверьте, он хороший человек и христианин».

Потом в Лондоне я несколько раз встречался с Киккотисом, покупал у него книги, приобрёл греческую пишущую машинку, и мы с ним беседовали на разные темы.

Как бы то ни было, но когда я получил письмо от самого Киккотиса, я подумал, что речь идёт о какой-нибудь экуменической встрече, и ничего другого мне не приходило в голову. Я ответил ему, что приеду из Оксфорда в Лондон и встречусь с англиканским пастором.

В назначенное время, после часа пополудни, я пришёл в магазин Киккотиса. Он был один.

– «А где же англиканский пастор?» – спросил я его. «Он ждёт нас в ресторане недалеко отсюда, где мы вместе будем завтракать. С ним будет ещё один его друг, не знаю кто, вероятно, тоже пастор».

– «Скажите, как же зовут того, кто хочет меня видеть?» – спросил я. И Каккотис назвал имя англиканского пастора Стэнли Эванса. В то время оно мне ничего не говорило, но впоследствии, я узнал, что Эванс был довольно известный английский «красный священник», нечто вроде маленького кентерберийского настоятеля Джонсона, известный своими попытками сочетать коммунизм с христианством, равно как и своими выступлениями в защиту советской власти.

Мы пришли в маленький, но хороший ресторан. В это время (около двух часов дня) он был почти пустой. Один-два человека в первой комнате и никого кроме нас в другой, вернее в ней был только Эванс и его спутник. Я познакомился сначала с Эвансом. Он произвёл на меня впечатление недалёкого и даже наивного, но вероятно неплохого человека. На вид даже скромный и застенчивый.

– «Очень рад с Вами познакомиться, – сказал он мне, – Вы изучаете святых отцов; я ими тоже занимался, в них много интересного, особенно в доникейских».

– «А почему только в доникейских?» – заметил я. В это время подошёл спутник Эванса и сказал мне по-русски: «Здравствуйте! Очень рад с Вами встретиться!»

– «Вы говорите по-русски?» – удивился я.

– «Как же. И даже сам русский, и даже служу в советском посольстве».

Я был поражён! Первая моя мысль была немедленно уйти. Выразить своё неудовольствие Киккотису за то, что он меня не предупредил, с кем мне придётся встретиться. Ведь я ожидал, что будет встреча с англиканскими пасторами, а тут служащий посольства. Я служитель Церкви и не хочу иметь дела ни с какими посольствами, особенно с советским. По опыту знаю, когда в Греции чисто по Афонским, церковным делам, мне пришлось бывать в советском посольстве, как это было опасно не только в личном плане, но и в церковном. Ибо даёт повод врагам нашей Церкви нападать на нас под предлогом борьбы с коммунизмом и вредить нам. Поэтому я твёрдо решил для себя в будущем никогда не иметь дела с советскими посольствами, кроме как посещения для получения визы. В какую неприятную историю я опять вопреки своей воле попал, подумал я. Лучше всего сразу уйти! Но я этого не сделал, отчасти не желая учинять скандал, могущий повредить нашей Церкви, отчасти из желания прежде выяснить, в чём же тут дело.

– «Вы из посольства? переспросил я его. – Так что же Вам нужно здесь?»

– «Я секретарь посольства, моё имя...» Тут он назвал свою фамилию, но к моему огорчению, время изгладило её из моей памяти. – «У меня к Вам поручение от митрополита Николая Крутицкого. Вы его, наверное, знаете или слыхали о нём?»

После таких слов волею или не волею пришлось остаться, узнать, в чём дело. Мы сели завтракать вчетвером. Советский секретарь, плохо говоривший по-английски, стал при помощи Эванса заказывать завтрак. При этом он громко жаловался, что английская кухня никуда не годиться, то ли дело русская, но он, к сожалению, всё это должен терпеть. Вообще он производил впечатление очень самоуверенного и наглого типа, малокультурного и невежественного. Рассказывал, что учился в университете и даже зачислен в аспирантуру. В дальнейшем наш разговор с ним во время завтрака вёлся на русском языке. Киккотис и Эванс, не понимавшие по-русски, всё время молчали. Вначале было несколько вопросов общего характера, – Какое впечатление производят на Западе выступления Русской Церкви в пользу мира ? В частности воззвание трёх Патриархов – Московского, Грузинского и Армянского, оно произвело сильное впечатление?»

На что я ответил: «Никакого впечатления! Ими здесь никто не интересуется». После этого посольский секретарь приступил к делу.

– «Митрополит Николай очень интересуется положением русских монахов на Афоне и просит Вас подробно ему об этом написать. Вы это можете сделать через меня».

– «Я ему уже обо всём этом написал по почте» – ответил я.

– «Да, но почте нельзя всего написать. Может быть, Вы ещё что-нибудь напишите дополнительно. А мы бы переслали митрополиту Николаю»

– «Благодарю Вас, но мне нечего сейчас писать. А если бы в будущем и оказалось, я бы предпочёл писать по почте. Ничего секретного в моих сведениях нет. А писать через посольство – нелегально не желательно, это может создать мне неприятности со стороны англичан. У меня в этом есть опыт по Грециии, я не хочу его повторять. Да и необходимости в этом нет сейчас никакой».

– «Сейчас, может быть, и нет (настаивал секретарь), – а завтра будет. В письме всего не напишешь, и митрополит Николай ждёт от Вас сообщений. А беспокоиться Вам нечего. Вот как мы условимся. Через месяц-два, когда у Вас наберутся новые сведения, Вы сообщите об этом Вашему другу (Киккотису), ведь Вы ему доверяете, а он сообщит Эвансу, тот мне, и мы опять встретимся все четверо, здесь или где-нибудь в другом месте».

Я продолжал настаивать на своём, что абсолютно не предвижу такого случая, и что вообще считаю необходимым писать только по почте.

– «Нет, Вы подумайте об этом ещё и сообщите через Вашего друга. Я буду ждать».

На этом разговор окончился. Секретарь потребовал счёт, демонстративно заплатил за всех, показывая свой бумажник набитый английскими фунтами!

Моё решение было твёрдым, я решил оставить без последствий домогательства посольского секретаря и избегать всяких дальнейших встреч с ним. Я также решил, что во избежание излишних разговоров никому не рассказывать о происшедшем, кроме как Архимандриту Николаю (Гиббсу) настоятелю оксфордской церкви, где я служил и в доме которого в Оксфорде я жил. Я счёл не правильным скрывать от него мою «невольную» встречу с советским посольским секретарём, тем более что он, как англичанин с большими связями в различных кругах и, вероятно даже в полиции, мог бы быть мне полезным в случае будущих неприятностей. Я немедленно отправился к нему, по счастливой случайности он был в это время в Лондоне и подробно рассказал ему о происшедшей встрече. Твердо объяснил моё решение никаких встреч и дел, на будущее, с секретарём посольства не иметь. О. Николай внимательно выслушал меня, одобрил мои действия, мой отказ о встречах и обещал никому ничего не рассказывать.

Тем не менее через некоторое время я косвенно узнал (через С.Н. Большакова, общего моего знакомого с о. Николаем), что о моей встрече с посольским секретарём в ресторане, о его предложении пересылать письма и о моём отказе стало известно в английских органах безопасности. Будто бы об этом запрашивала о. Гиббса английская тайная полиция. Все это рассказал Большакову сам о. Гиббс, вопреки данному мне обещанию молчать.

Как могла об этом узнать английская полиция? В зале ресторана, где происходил завтрак, никого из посторонних не было. Эванс и о. Иероним Киккотис вряд ли донесли (хотя?)- не вяжется это как-то с их «типом», да к тому же они не понимают по-русски. В соседней комнате, по крайней мере, в начале, кто-то был, но слышать оттуда без специальных аппаратов было невозможно. Может быть, за секретарём следили (этого исключить по тем временам было нельзя), заметили его встречу со мною, а затем обратились за справками к о. Гиббсу и он уже сам рассказал то, что узнал от меня. Думаю, что это наиболее вероятно. В таком случае я правильно сделал, что ничего не скрыл от о. Николая Гиббса.

Что касается меня, то происшедший случай вызвал во мне много мыслей и чувств. Я был недоволен и обеспокоен. Вопреки моему желанию меня влекут на путь, по которому я не желаю идти, отвлекают от моей церковной и богословской научной работы. Но вместе с тем я был поражён, какими связями обладает митрополит Николай в советском правительственном аппарате, и как охотно органы советского посольства исполняют его просьбы. Может быть, нельзя было обвинять митрополита Николая в том, что он хотел получить сведения о русском монашестве на Афоне, это даже его церковный долг, и никаких сведений, кроме чисто церковных, он от меня не требовал. Но всё же на меня произвела неприятное впечатление, та бесцеремонность, с какою он вовлекал меня в общение с советскими посольскими службами. Не справившись предварительно со мной, согласен ли я на такие действия, и не подвергает ли он тем самым меня опасности и риску в пересылке писем через сомнительные службы.

Впрочем, митрополит Николай, по-видимому, не отдавал себе отчёта во многих тонкостях и нюансах, и происходило это от недостаточного знания западной обстановки. Он не понимал, какой вред для патриаршей Церкви приносит общение с советскими посольствами.

Некоторое время спустя мне пришлось встретиться в Лондоне с о. Киккотисом в его книжном магазине. Он сам, прежде чем я заговорил с ним, начал просить у меня извинения: «Очень прошу простить меня, что я, сам, не желая того, стал причиною встречи Вашей с лицом, для Вас, может быть, нежелательным. Я сам не знал об этом, а то я предупредил бы Вас заранее. Но Эванс ничего мне не сказал, только в последний момент я узнал, что за завтраком будет ещё один человек. Я был уверен, что это тоже окажется английский пастор». «Да – ответил я, – одно дело встречаться с английскими пасторами, другое – со служащими советского посольства. С ними я не считаю возможным и нужным видеться».

По прошествии нескольких месяцев я получаю от Эванса письмо от 6 февраля 1952 года. Он был, очевидно, обеспокоен отсутствием каких-либо известий от меня со времени «ресторанного» свидания. В этом письме он спрашивал, не могу ли я приехать в Лондон и пишет что: « ...наш коллега (то есть посольский секретарь) очень желает повторить последний завтрак в менее поспешном темпе».

Что сам он (Эванс) был бы рад поговорить со мной и в заключение он просит меня указать дату моего возможного приезда в Лондон. На это письмо я ничего не ответил, и на этом наши отношения с Эвансом прекратились, дальнейших попыток встретиться со мною он не предпринимал. Гораздо позднее мне пришлось ещё раз с ним столкнуться на банкете в советском посольстве в Лондоне. В июле 1955 года. Этот банкет был устроен в честь приехавшей из СССР церковной делегации во главе с митрополитом Минским и белорусским Питиримом (Свиридовым) и именно поэтому я не счел возможным отклонить приглашение посольства. Это был единственный раз за всё время моего восьмилетнего пребывания в Англии, что я переступал его порог. Впрочем, надо отдать справедливость, что на этом банкете собралась самая почтенная компания. Здесь присутствовали: архиепископ Кентерберийский, экзарх Вселенского патриарха Афинагор и прочие лица. Уже к концу приёма митрополит Питирим, с которым я в это время сидел рядом на диване, указал мне на сидящего у стены человека с осоловелыми глазами и сказал мне: «Вот сегодня наш Эванс, видно, сильно подвыпил». Я всмотрелся в лицо человека и с удивлением узнал в нём моего старого знакомого, пастора Стэнли Эванса. Бедняжка! Гостеприимные «товарищи», видимо, переусердствовали и напоили неопытного Эванса почти до потери сознания. Это был последний раз, когда я его наблюдал. Несколько лет спустя, я прочитал в газетах, что Эванс погиб в автомобильной катастрофе.

Не знаю, стало ли митрополиту Николаю известно о моей встрече с посольским секретарём, но к Рождеству, я получил его письмо от 12 января 1952 года, в котором он благодарит меня за моё письмо от 24 августа 1951 года, и пишет: «...оно несколько осветило печальное положение наших иноков на Святой горе Афон, а также церковную обстановку в Англии. Мы будем рады, если и в дальнейшем Вы будете делиться с нами радостями и горестями Вашей жизни». Из выражения «несколько осветило» можно заключить, что митрополит Николай не был вполне удовлетворён моим письмом и ждал от меня больших подробностей (вероятно через того же секретаря).

Позднее, в таком же духе, было и письмо из Москвы (от 24 февраля 1953 года) от протоирея Владимира Елховского, лично мне тогда неизвестного. Он благодарил меня от имени митрополита Николая за информацию о положении русского монашества на Афоне и прибавляет, что митрополит Николай «горячо благодарит меня за любезное сообщение о нашем афонском монашестве и ожидает моих дальнейших сообщений». Он писал так же, «.. что митрополит озабочен и судьбой Оксфордского прихода и весьма заинтересовался моими трудами по изданию творений преподобного Симеона Нового Богослова ».

Всё это, конечно, свидетельствовало о живом интересе митрополита Николая к церковной жизни за границей и к афонскому монашеству в частности. Спрашивается только, почему митрополит Николай написал это не непосредственно ко мне, а через протоирея Елховского? Может быть, потому что полагал, что мне будет легче переписываться с ним как с менее заметным и политически не окрашенным лицом в определённый цвет, каким был в глазах западного мира митрополит Николай.

Глава 2

Таковы были в общих чертах мои отношения с митрополитом Николаем за период между 1951 и 1956 годами моей жизни в Оксфорде. Лично с ним встретиться и познакомиться мне пришлось только летом 1956 года, во время моей поездки в СССР, где я побывал впервые после 36-летнего перерыва. Группа паломников Западно-Европейского Экзархата, в состав которой входили архимандрит Дионисий Шамбо, Д.Д. Оболенский и Оливье Клеман, была приглашена Московской Патриархией посетить Советский Союз. В эту группу был включён и я. Мы пробыли в России от 9 до 16 августа, посетили Москву, Троице-Сергиеву Лавру, Владимир, Ленинград и Киев.

Это был, пожалуй, самый лучший, но короткий, период (может быть год) в жизни Русской Православной Церкви после революции, когда ослабел террор, возвращались лагерники, шла десталинизация, но Хрущёв ещё не захватил полноты власти и не было признаков нового нажима на , который выявился с новой силой в конце 50-х годов. Настроения в церковных кругах было оптимистическое и бодрое, говорили об открытии новых храмов, семинарий и т.д.

Патриарха мы в этот приезд не видели, он отдыхал в Одессе, но с митрополитом Николаем встречались и беседовали несколько раз. Он принял нас мило и ласково вскоре после нашего приезда в помещении Патриархии в Чистом переулке. Беседовал сначала со всеми вместе, а потом с каждым членом группы в отдельности. Живо интересовался церковной жизнью на Западе. Его пастырское сердце, видимо, было уязвлено печальным случаем с молодым иеромонахом англичанином Серафимом Робертсом, очень одарённым и подававшим большие надежды, но потом всё бросившим и женившимся. Митрополит Николай расспрашивал, как это могло случиться. Ещё более огорчало его дело протоирея Евграфа Ковалевского, которого он высоко ценил, и которому симпатизировал. «Нет ли надежды на его возвращения в нашу ?» – спрашивал он.

В частной беседе со мною мы много говорили об Афоне, и мне отрадно было встретить у митрополита Николая редкое у современных русских иерархов знание и понимание афонских дел. На его вопрос, чем конкретно мы можем сейчас помочь русскому монашеству, я ответил: «Добиться от греческого правительства разрешения на приезд из России десяти человек с целью стать монахами в Пантелеймоновском монастыре. Больше десяти для начала не надо просить, это может испугать греческие монастыри и гражданские власти, что менее всего желательно. Группе совсем маленькой, будет труднее ужиться, да они и не смогут обновить пришедшую в упадок монастырскую жизнь. Нам будет трудно отказать, так как наше требование допущение монахов из России освящено многовековой традицией, международными договорами, и греческому правительству будет не легко принять отрицательное решение, хотя оно, и будет пытаться это делать. Важно только действовать в рамках законов и через Вселенскую Патриархию».

Далее я развил свои мысли митрополиту Николаю и сказал, что: «Что было бы ошибкой возбуждать вопросы о пересмотре афонского Положения, имеющего силу закона, хотя он и во многом несправедлив. В это входит, что пришлось бы оспаривать юрисдикцию Константинопольской Патриархии, греческое подданство русских монахов и многое другое. Этими действиями мы только бы вооружили против себя как греческих афонских монахов, так и вообще общественное мнение, и в результате всё бы провалилось. Во всяком случае, греческое правительство нашло бы в наших притязаниях предлог для отказа допустить приезд монахов из России. Важно на сегодня одно: добиться приезда первой группы русских монахов, а иначе на Афоне русское монашество погибнет, после чего Пантелеймоновский монастырь перейдёт к грекам, после чего вернуть его назад будет не возможно».

Митрополит Николай вполне согласился со мною и подчеркнул, что оспаривать существующее Афонское законодательство, тем более юрисдикцию Вселенской Патриархии над русскими обителями на Афоне не следует: «Раз в старое время они были в ведении Вселенской Патриархии, то, как же мы можем требовать, чтобы теперь было иначе. Всё, к чему мы стремимся, это допущение русских монахов на Афон и это наша основная задача».

Я был рад такому пониманию и тонкое вникание в афонскую обстановку митрополитом Николаем было «редкостью». Ибо в предыдущем 1955 году, мне пришлось беседовать на ту же афонскую тему с находившимся тогда в Лондоне митрополитом Питиримом (см. выше). Я ему сказал приблизительно то же самое, но реакция его была совсем другая. Митрополит Питирим тогда резко прервал меня, ударил рукой по столу и с раздражением сказал: «Нет, это не так. Афонский вопрос обсуждался у нас в Синоде, и было постановлено требовать подчинения афонских русских обителей нашей юрисдикции!» «Но ведь это не возможно»,– возразил я тогда.

«Мы так постановили», – настаивал митрополит Питирим.

Видя, что с ним совершенно бесполезно спорить, я прекратил разговор, огорчённый мыслью, что наши иерархи по собственному незнанию дипломатии в этом вопросе и упрямству провалят дело русского монашества на Афоне.

Тем более сейчас мне было радостно удостовериться в широте взглядов и глубокому пониманию этой деликатной темы у митрополита Николая. Он был готов выслушивать мнения лиц, которые в силу собственного опыта знали обстановку на месте.

Мы встретились с митрополитом Николаем ещё раз, и он наградил меня крестом с украшениями. Такой крест носят обычно архимандриты, хотя у меня ещё не было даже обыкновенного золотого креста. «Это Вам от Святейшего Патриарха, я говорил с ним по телефону, он в Одессе. И не говорите, что это Вам не по сану (я был тогда иеромонахом), патриарх благословляет Вас, его носить». Любопытно, что когда через несколько дней мы посетили в Киеве в Покровском монастыре сестру Патриарха, матушку Ефросинию, она сделала мне замечание, что я ношу крест не по сану. Я объяснил ей, что это подарок и благословение самого Святейшего Патриарха, чему она была крайне удивлена.

Мы виделись с митрополитом Николаем ещё раз накануне отъезда на банкете в гостинице «Советская» (бывший «Яр»). Банкет устраивался в нашу честь. Уже наступил Успенский пост, к тому же была пятница. И угощение было строго постное, даже без рыбы, но очень обильное, разнообразное и изысканное. Митрополит Николай был милым, гостеприимным и заботливым хозяином. В своей речи он приветствовал каждого из нас, равно как и всю делегацию в целом как представительницу Западно-Европейского экзархата. Выступление его было строго церковным, никакой политики или даже намёка на «борьбу за мир». Меня он называл «наш милый афонец».

После столь долгого моего отсутствия в России, при первом посещении уже СССР, мне трудно было сразу наладить близкие отношения с лицами, которые говорили бы с вами откровенно, и вместе с тем были бы церковно осведомлены. Тем не менее и сейчас, по прошествии многих лет и в свете опыта дальнейших поездок, я продолжаю думать, что наши тогдашние впечатления были в общем верными: вела тогда относительно спокойную и сравнительно благополучную жизнь.

Скажу в заключение, что за всё наше пребывание в России в 1956 году мне не пришлось говорить с митрополитом Николаем о положении самой Церкви в СССР, сам он этого вопроса не касался, а я не спрашивал, и вообще наши встречи и беседы носили хотя и сердечный, но несколько поверхностный характер (кроме бесед об Афоне). То же самое могу сказать и о большинстве наших встреч и контактов во время поездки.

По возвращении моём в Англию моя переписка с митрополитом Николаем продолжилась и несколько даже участилась. Он отвечал на мои поздравления к пасхе и к рождеству, иногда даже довольно длинными и сердечно написанными письмами, интересовался афонскими делами и выражал мне признательность «за внимание и заботу, которые Вы уделяете вопросу о пополнении монастыря Великомученика Пантелеймона на Афоне русскими монахами» (письмо от 12 января 1957 года).

Я получил также от него письмо с благодарностью моего описания поездки в августе-сентябре 1957 года в Грецию и Константинополь. В этом письме я рассказывал митрополиту Николаю мой разговор с Вселенским Патриархом Афинагором о Финляндской Церкви. (Этот разговор был начат по его инициативе, так как моя поездка на Ближний Восток носила чисто учебно-богословский характер по изучению рукописей преподобного Симеона Нового Богослова , а, следовательно, я избегал какой-либо церковной инициативы, так как не был уполномочен на это Русской Церковью). Так вот, митрополит Николай от 31 декабря 1957 года отвечал: «Мне приятно, что Вселенский Патриарх Афинагор, удовлетворён разрешением вопроса о Финляндской Православной Церкви. Мы намерены и впредь проводить такую же линию при разрешении подобных вопросов, ожидаем, что и по отношению к нам будет проявлено благорасположение, в частности, разрешён вопрос, по которому до сих пор не имеем от Константинополя ответа. Мы примем во внимание Ваши советы, вызванные заботой о благе нашей Святой Церкви».

Наша переписка с митрополитом Николаем была интересной и разносторонней. Живой и благожелательный интерес он проявлял и к моей работе по изданию творений преподобного Симеона Нового Богослова . Дело в том, что в Москве в Историческом музее находится одна из наиболее ценных рукописей «Огласительных слов» преподобного Симеона Нового Богослова. А без нее критическое издание греческого текста было не мыслимо. Я много лет (1952–1956) всеми способами пытался получить микрофильмы или фотокопию этой рукописи, но все попытки, в том числе и через британское посольство в Москве, оставались тщетными. Исторический музей или не отвечал на мои письма или сообщал, что рукопись находится в таком состоянии, что фотографировать её технически невозможно. Впоследствии я убедился, что это была не правда, а чистый предлог и отговорки. Во время пребывания моего в Москве в августе 1956 года я лично посетил рукописный отдел Исторического музея, убедился, что рукопись находится во вполне удовлетворительном состоянии и что отмалчивания или отказы дирекции Исторического музея объясняются фактом, что в нём нет установки для микрофильмирования рукописей, в чём музей стеснялся признаться. Единственная возможность была фотографирование обычным аппаратом, он в музее имелся, но ввиду объёма самой рукописи (около 200 листов) это обошлось бы очень дорого.

Я обратился к митрополиту Николаю с просьбой помочь мне в получении фотокопий, и он обещал мне в содействии. И вправду, через восемь месяцев в марте 1957 года, я получил в Оксфорде прекрасные фотоснимки нужной мне рукописи, за что глубоко благодарен митрополиту Николаю. Он сделал возможным окончание моей работы.

Интересно, что впоследствии один из критиков и недоброжелателей митрополита Николая, говорил мне, когда я ему рассказывал о замечательной помощи в деле получения фотоснимков рукописи: «Вы думаете, митрополит Николай помог Вам? Ошибаетесь, он всегда только обещает и потом ничего не делает. Ваше дело так и тянулось бы без конца, если бы не один из молодых сотрудников Патриархии, питомец Московской Духовной академии, из простого желания Вам помочь не взялся по своей инициативе за дело. Он сам бегал в Исторический музей, хлопотал и в результате всё устроил». Мне показалось такое суждение просто не серьёзным и несправедливым. Вполне допускаю, что митрополит Николай поручил практическую сторону дела молодому человеку (что логично), нельзя же требовать от митрополита, чтобы он сам бегал в музей и делал фотокопии. Но была и другая сторона дела, а именно финансовая, в разрешении которой я ещё более обязан митрополиту Николаю. За исполнение фотокопий мне назвали фантастическую сумму в 20 000 тогдашних рублей (около 2000 долларов), которыми я не обладал. И необходимо было особое постановление Священного Синода для её ассигнования. Митрополит Николай сделал все возможное, и такая сумма была выделена.

Пришлось мне иметь дело с митрополитом Николаем и в вопросе посылки на богословские и ученые конгрессы русских богословов из Духовной Академии, бывшей России. Главным образом на съезды патрологов в Оксфорде, которые проходили в 1955 и 1959 годы и на съезд византологов в Мюнхене в 1958 году. Помню, как я неоднократно писал митрополиту Николаю, какое значение имело бы для богословов общение с представителями западной науки и как это повысило бы уважение к Русской Церкви на Западе. Со своей стороны я обращался с просьбой к организаторам съезда патрологов доктору Кроссу, к епископу Михаилу (Чубу) и к проф. Н.Д. Успенскому о приглашении Московской и Ленинградской академий коллективно, но и отдельным богословам в частности. Большого успеха я не добился. В результате на съезд патрологов в 1955 году были присланы от Ленинградской Духовной Академии профессора Л.Н. Парийский и Зборовский, которые не знали ни одного иностранного языка. В результате чего они не могли активно участвовать в работе съезда. Более того, к сожалению, не приехал епископ Михаил (Чуб), теперешний епископ Воронежский и Липецкий, хорошо знающий европейские языки и много работавший над творениями Мефодия Олимпского. Он был наиболее подходящий для участия в съезде, желавший приехать и персонально приглашённый... но на съезд он не прибыл. Почему? Это меня огорчало и приводило в недоумение: как митрополит Николай со своим умом и пониманием дел не сознает, что участие епископа Михаила в съезде патрологов справедливо и полезно для Церкви! Возможно, что на приезд делегации в таком составе повлияли другие факторы, не зависящие от митрополита Николая. Об этом я мог только домысливать позже.

Дело в том, что ещё за два месяца до съезда на одном из приёмов, устроенных в честь прибывшей в Англию делегации во главе с митрополитом Питиримом, я встретился случайно с одним человеком. Это был некто Тихвинский, советник советского посольства в Лондоне. Приём, на который я был приглашен, устраивался англиканцами и происходил не в здании советского посольства. Узнав, что я русский он сам подошёл ко мне и завел разговор. Это был довольно развязный господин, совершенно невежественный во всём, что касается Церкви и религии. (Более того, впоследствии, я прочитал в газетах, что он был выслан из Америки и его перевели на «работу» в Лондон за действия не совместимые со званием дипломата.) В разговоре со мной он задал мне вопрос, какое впечатление производит на англичан прибывшая церковная делегация. Я, конечно, дал о ней самый лучший отзыв и, воспользовавшись, случаем, стал рассказывать о предстоящем съезде патрологов. Говорил ему о важности присутствия представителей наших Духовных Академий и как это подымет престиж Русской Церкви в Англии, и тем самым... «Советского Союза». Последнее, я сказал специально для «красного словца» понимая с кем, имею дело, чтобы заинтересовать Тихвинского. Мне долго пришлось ему толковать, что такое патрология и прочие тонкости, которые он с трудом понимал. Потом он вдруг спросил: – «А какое всё это имеет отношение к новому догмату об обожествлении девы Марии?» (видимо он имел в виду римско-католический догмат об Успении, недавно провозглашённый Папой).

– «Никакого, – ответил я. – То римско-католический догмат, а это учёный съезд богословов разных вероисповеданий». Тихвинский после этого явно успокоился. Дело в том, что отношения советской власти к Ватикану в то время было крайне враждебным.

– «А Вы считаете, что наши богословы окажутся на том же уровне, как и западные?»

Тут я немножко «покривил душой» и ответил, что в общем, да (хотя, честно говоря, был далеко не уверен).

– «А от кого зависит присылка богословов? – спросил советник Тихвинский.

– «От Московской Патриархии, конечно. Но если бы советское посольство в Лондоне написало бы в Москву, что подобный приезд и участие в съезде желательно, то, безусловно, дело было бы сильно облегчено».

– «Хорошо, – сказал Тихвинский. – Постараемся это устроить».

Повлияло ли это на ход событий и состав приглашённых, решительно утверждать трудно; вероятно в известной степени, да. Жаль только, что отсутствовал епископ Михаил (Чуб). Поэтому, когда я встретился с ним в 1958 году в Лондоне, где он совместно с тем же митрополитом Питиримом представлял Русскую на Ламбертской конференции, я спросил его, почему он не приехал на съезд патрологов и сказал ему как я был огорчён. Разговор наш происходил наедине в комнате гостиницы «Сен-Джеймс», где он остановился.

– «Меня не пустил митрополит Николай»,– сказал он.

– «Почему» – удивился я.

Епископ Михаил пугливо (вероятно по привычке), оглянулся по сторонам, отодвинул свой стул в центр комнаты, как бы опасаясь скрытых в стенах микрофонов, и начал мне говорить вполголоса:

– «Прошу только, никому не рассказывайте то, что я Вам скажу. Митрополит Николай при всех своих несомненных достоинствах и талантах имеете одну ахиллесову пяту, которая всё портит. Это его чрезмерное тщеславие! Желание быть всегда не только первым, но единственным. Посмотрите в ЖМП, там печатаются только его проповеди , они талантливые, но разве нет в Русской Церкви других хороших проповедников? Так и на всех съездах и конференциях. Он хочет всюду фигурировать один! А так как он всё же сознаёт, что для съезда патрологов его личная кандидатура не подходит, то предпочитает, чтобы никого не было, а меня особенно. Он меня буквально не пустил!»

Я был поражён. Конечно, архиепископ Михаил – человек довольно субъективный и несдержанный на язык, но правдивый и благородный. Характеристику его я не мог вполне отвергнуть, самое большее он преувеличивал. Впрочем, и он признавал за митрополитом Николаем большие достоинства.

Любопытно, что много лет спустя я прочитал в №4 журнала «Наука и религия» за 1969 год воспоминания известного ренегата, бывшего священника Осипова, под названием «Мои архиереи»,– воспоминания эти написаны были без любви и в безбожном духе. Были соблюдены некоторые приличия и минимальная объективность. И когда он в своих писаниях вспоминает митрополита Николая, то отмечает в нём ту же черту чрезмерного тщеславия и почти буквально повторяет, а этом отношении мнение архиепископа Михаила (Чуба).

Довольно неожиданно в начале февраля 1957 года я получил письмо от нашего Экзарха, архиепископа Николая (Ерёмина). Он мне сообщал, что «По представлению Высокопреосвященного митрополита Николая, в воздаяние за Ваше учёно-богословские труды, резолюцией Его Святейшего Патриарха Алексия от 25 января 1957 года Вы награждаетесь саном архимандрита».

Это было " довольно неожиданно» для меня! Так как в награждении меня архимандричьим крестом за полгода до этого в Москве уже, можно было, усмотреть намёк на желание Патриархии возвести меня в сан архимандрита. Но всё же это было неожиданностью для меня. Я об этом не думал, а главное, принято было сначала возводить в сан игумена, а потом только в архимандриты. (Патриархия же сразу возводила меня в более высокий сан, минуя промежуточный «этап».) И далее, в моём случае инициатива принадлежала всецело митрополиту Николаю, хотя право награждать саном архимандрита в нашем Экзархате принадлежала в то время только самому Патриарху, было бы более обычно, чтобы представление об этом исходило от Экзарха. Но Экзарх до получения указа Патриарха не был даже осведомлён об этом неожиданном шаге митрополита Николая.

Иначе обстояло дело с моей епископской хиротонией. Инициатива здесь принадлежала нашему Экзарху, архиепископу Николаю (Ерёмину). Он после разговора со мною в конце 1957 года обратился в Патриархию с просьбой о назначении меня своим викарным епископом во Франции. Какая в точности была позиция митрополита Николая в этом вопросе, мне не известно. Быть может даже, что Экзарх с ним предварительно советовался, хотя вряд ли. Можно думать, что митрополит Николай поддержал ходатайство Экзарха после того, как в апреле 1958 года Францию посетила негласная ревизионная комиссия от Патриархии. Официально она называлась «группа паломников», в её составе были протоирей Статов и А.С. Буевский (секретарь митрополита Николая и его помощник по Отделу внешних церковных сношений). С этой «комиссией» я встречался в Париже в один из моих приездов из Оксфорда.

Как бы то ни было, 26 мая 1958 года последовал указ о назначении меня вторым викарием Экзарха в Западной Европе, с пребыванием во Франции (первым был епископ Антоний (Блум), теперешний Экзарх).

В своём препроводительном письме (от 10 июля 1958 года), пересылая мне указ, митрополит Николай поздравлял меня с «призванием на великое архипастырское служение». Хиротония моя состоялась в Лондоне 14 июля 1959 года с некоторым запозданием из-за необходимости уладить трудности с получением французской визы.

Эти трудности огорчали митрополита Николая. Его искренне заботила мысль о моём «местопребывании, где удобно было бы Вам совмещать архипастырскую деятельность с научными занятиями», так он писал мне в письме от 9 марта 1959 года.

Выход был найден и в ноябре 1959 года я переехал на жительство в Париж.

Теперь, хочу рассказать, как происходило моё назначение епископом Брюссельским и Бельгийским. Инициатива этого назначения, после кончины митрополита Александра (Немеловского) в Брюсселе 11 апреля 1960 года, в сильной степени принадлежала нашему Экзарху – архиепископу Николаю. Но она даже вызвала некоторое противление со стороны митрополита Николая, который желал назначить на брюссельскую кафедру своего старого знакомого, (он ему покровительствовал) венского архимандрита Арсения (Шиловского). Экзарх, ездивший в Брюссель на похороны митрополита Александра и ещё вторично для ознакомления с положением и настроениями тамошней паствы, сознавал, что всякое промедление с нахождением и назначением заместителя почившего митрополита Александра (Немеловского) может иметь опасные последствия. Это было связано с многочисленными посягательствами раскольников на наш брюссельский храм Святителя Николая.

Экзарх знал также, что верующие просили, его о назначении к ним именно меня, и в связи с этим был очень обеспокоен, что Патриархия медлила с решением и ничего не отвечала на его ходатайство. И когда А.С. Буевский позвонил к нему по какому-то делу, он начал спрашивать его, почему замедляется моё назначение, говорил и объяснял как это опасно для церковного положения в Бельгии.

Буевский вдруг ответил: «Да, конечно, владыка Василий вполне достойный и подходящий кандидат, но знаете, что имеются и другие кандидаты на брюссельскую кафедру».

– «Какие?» – спросил Экзарх.

– «Да вот, например, архимандрит Арсений».

– «А Вы знаете, какой у него паспорт?» – продолжал Экзарх.

– «Нет» – ответил Буевский.

– «Советский! Это совершенно неприемлемо для брюссельских прихожан. Смотрите, Вы провалите всё, если будете медлить и не назначите владыку Василия».

– «Как хорошо, что Вы нам это сказали, мы это примем во внимание».

Так закончился этот телефонный разговор с Москвой, и действительно, Указом Священного Синода от 31 мая 1960 года я был назначен епископом Брюссельским и Бельгийским. И одновременно Брюссельско-Бельгийская епархия включилась в состав Западно-Европейского Экзархата. Вскоре я переехал в Брюссель.

Интересно отметить, что копия Указа была подписана архимандритом Николаем (Ротовым), будущим митрополитом Ленинградским. Тогда он был управляющим делами Патриархии (и заместитель митрополита Николая по Отделу внешних церковных сношений). О встречах и долгих беседах с ним я расскажу отдельно.

Глава 3

До сих пор мои письменные сношения и личная встреча с митрополитом Николаем в 1956 году носили преимущественно деловой и скорее поверхностный характер. Так что если бы дело ограничилось только этим, я, может быть, не стал бы писать этих воспоминаний.

В июле 1960 года, во время моей поездки в Москву, мне пришлось ближе встретиться с митрополитом Николаем и беседовать с ним с полной взаимной откровенностью. Это было время начала нового «хрущёвского» гонения на , о котором на Западе было ещё мало известно. Знали только о ренегатстве Осипова, об отлучении его от Церкви в декабре 1959 года, о смелой речи Патриарха в феврале 1960 года и о последующей вскоре за ней отставке Карпова. Всё это и в особенности отставка Карпова, о котором сложилось мнение как о человеке сравнительно хорошо относящемся к Церкви – вызывало тревогу. Но в реальности масштабов, силу и размеры гонений никто не представлял.

Более того, всех нас как громом поразила внезапность и непонятность отставки (21 июня 1960 года) митрополита Николая от должности председателя Отдела Внешних Церковных сношений и замена его на этой должности на архимандрита Никодима (Ротова). Положение митрополита Николая на должности главы «иностранного» Отдела казалось настолько прочным, деятельность его в этой области была всецело в русле и линии политики Советского Правительства, а известность его за границей столь велика, что отставка его выглядела совершенно необъяснимой. Что-то важное происходит в стране, решили все, но что именно, было неясно. Вероятно, плохое!

Прошло менее месяца после отставки митрополита Николая, и в этой тревожной атмосфере, полной неопределённости, я отбыл 16 июля самолётом в Москву по приглашению Патриархии. В аэропорту я был встречен епископом Никодимом, как всегда, любезным и приветливым, с которым я познакомился немного более месяца до этого в Англии, куда он приезжал ещё архимандритом во главе монашеской делегации по приглашению англиканских монахов. Разумеется, он тогда даже и намёком не говорил о предстоящем уходе митрополита Николая и о своём назначении на его место.

Может быть, он даже этого и не знал?

На следующий день по приезде, в канун праздника преподобного Сергия, я начал выяснять возможности встретиться с митрополитом Николаем. У меня было к нему поручение от нашего Экзарха, да и сам я очень хотел его видеть.

Мне было сказано сопровождавшим меня протоиреем Матфеем Стаднюком, что митрополит Николай будет на празднике в Лавре, там его легче всего будет видеть, и что встречу с ним лучше всего сможет устроить наместник Лавры архимандрит Пимен (Хмелевский), нынешний епископ Саратовский и Волгоградский.

В Лавру мы прибыли на машине в самый день праздника (5/18 июля), за час до начала литургии. В монастырской гостинице нас встретил архимандрит Пимен. Я сразу сказал ему, что мне нужно встретиться и поговорить с митрополитом Николаем. Как это лучше устроить?

– «Хорошо, – сказал архимандрит Пимен, – это не трудно. Вы сейчас пойдёте в палаты (какие, точно не помню), туда придёт и митрополит Николай облачаться. Там Вы с ним и поговорите. А Патриарх придёт попозже».

Так и произошло. Меня провели в «палаты» и оставили одного. Через несколько минут пришёл и митрополит Николай. Никого кроме нас в «палатах» не было. Я сразу, не теряя времени (так как не знал, сколько времени мы останемся наедине), обратился к митрополиту Николаю: «Приветствую Вас от лица нашего Экзарха и от всего нашего Западно-Европейского Экзархата и хочу Вам сказать, как мы все были глубоко огорчены Вашей отставкой. Мы все надеемся, что она будет только временной!»

– «Да, – ответил митрополит Николай, – меня уволили так и так ...!"

И при этих словах он сделал два энергичных жеста правой рукой со сжатыми кулаками, сверху вниз, как бы наискось перед собою, будто бы рубил сплеча, (что он хотел выразить этим жестом мне до сих пор не совсем ясно). Вероятно, что его добивали со всех сторон.

– «Почему, – изумлённо спросил я, – как это случилось?»

– «Это не от Церкви. Между мною и Патриархом ничего не произошло. У меня с ним были остались самые лучшие отношения. Это от гражданских властей . Вы, наверное, слышали, что у нас за последнее время очень усилилась антирелигиозная пропаганда. Я с этим боролся в своих проповедях. Не в тех, конечно, которые печатались в ЖМП, а в церквах. А народ мои проповеди слушает и любит... именно это и было неприемлемо для наших сегодняшних властей. Им нужны архиереи, которые молчат и торжественно служат. А те, которые проповедуют и борются с безбожием, им не выносимы и не понятны. Вот меня и убрали! Конечно, внешне всё произошло по порядку, я уволен Синодом по собственному прошению, но я вынужден был его подать».

– «Но Владыко, – заметил я, – тогда было бы естественнее уволить Вас от должности митрополита Крутицкого, а оставить Вас на должности председателя Отдела Внешних Церковных сношений. Тем более что Ваша деятельность в пользу мира была широко известна во всём свете и, вероятно, ценилась Советским правительством. Странно в таком случае, что поступили наоборот, оставили митрополитом Крутицким, а уволили из Внешнего отдела».

– «У нас, как Вы знаете, – ответил митрополит Николай, – переменилось чиноначалие (намек на замену Карпова Куроедовым). Оно не знает хорошо моей деятельности в пользу Мира и потому не ценит её. А уволить меня от должности митрополита Крутицкого они не могли. Это не в их силах. Да и Синод на это никогда не пойдёт».

(Дальнейшее показало, как ошибался митрополит Николай в этом отношении. Видно, что он не предвидел всего, что его ожидало в будущем).

Я спросил ещё митрополита Николая о нашумевшей речи Патриарха Алексия на заседании «Советского Комитета защиты Мира».

– «Эту речь составил я, – ответил мне митрополит Николай, – Патриарх только её прочитал. А Вы знаете, что произошло потом? Когда Патриарх закончил читать речь, в зале раздались два-три жидких хлопка, а вслед за тем один за другим поднялись представители «общественности» и начали громить Патриарха... Вы хотите нас уверить, что вся русская культура создана , что мы ей всем обязаны, но это неправда и т.д. Произошёл целый скандал».

Далее я передал митрополиту Николаю приглашение нашего Экзарха приехать во Францию, посетить наш Экзархат. «Это очень укрепит положение нашей Церкви во Франции» (добавил я). Насколько мне было известно, сама мысль о подобной поездке, по приглашению Экзарха исходила непосредственно от самого митрополита Николая (это была его идея), а может быть и его московских друзей. Они писали об этом в Париж нашему Экзарху, митрополиту Николаю (Ерёмину) с намёком, что такое приглашение, а тем более поездка во Францию укрепит положение митрополита Николая. Каковы были истинные намерения митрополита Николая, в то не простое для него время, трудно сказать. Но не думаю, что у него было намерение остаться во Франции, и стать «невозвращенцем». Как мы видели, в это время он ещё не предвидел, что его могут «уйти на покой», и скорее думал, что его «опала» временная.

Митрополит Николай явно заинтересовался переданным мною приглашением и попросил меня поговорить об этом с Патриархом. Я ответил, что у меня уже есть к нему письмо-приглашение от нашего Экзарха на поездку во Францию.

– «Это хорошо, – заметил митрополит Николай, – но было бы также хорошо, если бы Вы заговорили об этом приглашении в присутствии Куроедова, развили бы перед ним важность моего посещения Франции. Вы увидите его сегодня за обедом. Вы ведь туда приглашены, будет там и Патриарх».

– «А что за личность Куроедов?» – полюбопытствовал я.

– «Мы в нём ещё не успели разобраться»,– дипломатически ответил митрополит Николай.

– «А как нужно объяснять за границей причины Вашей отставки?» – спросил я.

– «Скажите, что уволен по неизвестным причинам. Во всяком случае, не по состоянию здоровья. Опровергайте это. В прошлом я, правда, болел, но сейчас я чувствую себя физически лучше, чем уже много лет. Но о настоящей причине моего увольнения также не говорите. Сообщите также о моём уходе архимандриту Арсению (Шиловскому) в Вене и протоирею Феризу Берки в Будапеште. Им тоже скажите «по неизвестным причинам». (Архимандрит Арсений и протоирей Берки были тогда в непосредственном ведении митрополита Николая.)

В это время вошёл Патриарх Алексий, и наш откровенный разговор с митрополитом Николаем прекратился.

Я передал Патриарху письмо Экзарха и устно подтвердил приглашение митрополиту Николаю посетить наш Экзархат во Франции. А митрополит Николай попросил Патриарха заговорить об этом за обедом в присутствии Куроедова. Патриарх согласился, но по виду его можно было усмотреть, что он довольно скептически думает об успешности нашего проекта. Не буду рассказывать о моём разговоре с Патриархом, так как непосредственно он не касался митрополита Николая.

Праздничную литургию в Троицком соборе Патриарх служил с митрополитом Николаем и мною. Другие архиереи (а их приехало на праздник восемнадцать) служили в других церквах Лавры. К обеду у Патриарха были приглашены сослуживавшие с ним литургию и наиболее «важные» из гостей; всего человек десять-пятнадцать. Остальные обедали вместе с монахами в монастырской трапезе. Патриарх сидел во главе стола, по правую руку от него, сидел митрополит Николай, а по левую – Куроедов. Непосредственно ниже митрополита Николая сидел я, и ещё несколько ниже сидели епископ Подольский Никодим (Ротов) и помощник Куроедова – П.В. Макарцев.

Куроедова я увидел впервые. Это был брюнет под 50 лет, средней интеллигентности на вид, державший себя с апломбом, но без нахальства или грубости. От времени до времени он разговаривал в довольно любезном тоне с Патриархом, и тот отвечал приблизительно также. Меня чрезвычайно поразило, что Куроедов, обращаясь к Патриарху, называет его не «Ваше Святейшество», а просто «Алексей Владимирович».

Но что произвело на меня самое сильное впечатление, так это то, что Куроедов и митрополит Николай, хотя и сидели друг против друга, не только не обменялись за все время обеда ни одним словом, но даже избегали смотреть один на другого. Митрополит Николай сидел почти всё время, насупившись и молча, смотрел как-то вниз, не прямо перед собою, а всё время наискось в сторону Патриарха. Куроедов и митрополит Николай производили впечатление рассорившихся между собою людей, которых случай заставил встретиться, и которые избегают смотреть друг на друга (тем более разговаривать).

И вот во время обеда Патриарх сказал Куроедову: «Мне пишет из Парижа наш Экзарх, что приглашает митрополита Николая посетить Западный Экзархат и что этот визит будет очень полезен для нашей Церкви во Франции».

– «А чем, полезен? Мне это не совсем понятно» – спросил Куроедов.

Патриарх попросил меня объяснить это.

– «Во первых, Митрополит Николай, – (так стал я исполнять это трудное поручение, ибо на самом деле, кроме желания помочь и поддержать митрополита Николая, других веских причин для его поездки во Францию не было)- крупная и всемирно известная личность. И как иерарх Русской Церкви, и как борец за мир, его приезд во Францию сразу увеличит и укрепит престиж Русской Церкви на Западе. Отразит нападение враждебных нам юрисдикций, в особенности карловчан. А, кроме того, митрополит Николай своей личностью и своим красноречием привлечёт к нам многих».

Куроедов задумался.

– «А всё же мне не ясно, почему поездка митрополита Николая стала нужна именно сейчас»,– заметил он.

– «Нет, она и раньше была нужна, – ответил я, – но тогда у митрополита Николая не было времени».

Куроедов ничего не ответил и разговор о поездке прекратился. Митрополит Николай во время всего разговора напряжённо молчал.

Уже после обеда, когда мы гуляли по коридорам патриарших покоев, ко мне подошёл Макарцев, и дружественно-любезным тоном обратился ко мне.

– «Владыко Василий, как мы рады Вас видеть, мы так много о Вас слышали!»

Начался разговор и скоро, как это у меня всегда бывало с Макарцевым, перешедший в спор. Он начал утверждать, что они не новые Победоносцевы и не хотят вмешиваться в жизнь Церкви.

– «Вот что, – сказал внезапно Макарцев,– здесь нам нет времени подробно всё обсудить, да и неудобно. Заходите к нам в Совет (по делам Религий), мы там с Вами обо всём побеседуем и лучше познакомимся. Будем Вам очень рады. Всегда готов Вас принять, укажите, когда Вам удобнее».

Я ответил уклончиво, что пока не знаю найду ли время его посетить. Да и не вижу в этом особенной необходимости, раз отделена в СССР от государства, то и дела церковные не должны его особенно волновать тоже. Макарцев очень настойчиво зазывал, но я также настойчиво уклонялся, и разошлись мы на том, что я подумаю и тогда ему сообщу. Мне хотелось прежде посоветоваться с митрополитом Николаем и удалось его поймать на минутку. Я рассказал ему о настойчивом приглашении Макарцева и спросил, нужно ли идти на это.

– «А почему же нет?» – живо ответил митрополит Николай. – Плохого от этой встречи произойти ничего не может, а польза, может быть, и получиться. Принимайте приглашение и идите». Я вдруг, почувствовал, как по-разному (во многом) мы смотрим на одни и те же вещи, но по уважению и доверию к митрополиту Николаю решил исполнить его совет. После этого я сказал Макарцеву о своём согласии, и мы условились, что я буду у него в Совете, в пятницу 22 июля в три часа дня. Но эта встреча, как мы увидим ниже, так и не состоялась.

В четверг 8/21 июля был праздник Казанской Божией матери, очень торжественно празднуемый в Москве. Всенощную накануне в Патриаршем соборе служили Патриархи Московский Алексий и Грузинский Ефрем. Сослужил митрополит Николай и другие архиереи, в том числе и я. В конце всенощной митрополит Николай обратился ко мне с лукавой, но милой улыбкой и сказал: «Вы епископ?» «Да»,– отвечаю я.

– «Вы епископ?» – с какой- то настойчивостью повторяет митрополит Николай.

– «Да»,– снова отвечаю я.

– «Так Вы ничего ещё не знаете? Завтра узнаете. Сегодня я ничего не могу Вам сказать».

Я догадался, что решено было, возвести меня в сан Архиепископа, но промолчал, и ничего не ответил митрополиту Николаю.

На следующий день перед началом торжественной литургии с участием двух Патриархов сослуживавшие им архиереи собрались в алтаре Патриаршего Собора, чтобы облачаться там во время чтения часов. Патриарх Алексий должен был прийти немного позднее, а Патриарх Грузинский должен был облачаться посреди церкви.

Я прибыл в алтарь ещё до начала часов, вскоре прибыл туда и митрополит Николай.

Мы стояли рядом, и у нас неожиданно, начался интереснейший разговор о положении Церкви в современной России. Через некоторое время к нам подошли иподиаконы и начали нас облачать, но митрополит Николай продолжал разговор, нисколько не стесняясь их присутствием. Впрочем, они скоро ушли, закончив наше облачение.

Наш разговор с митрополитом Николаем начался с того, что я спросил его, правда ли, что на Пасху этого года в Киеве во Владимирском соборе во время заутрени комсомольцы мешали богослужению. Прерывали его хулиганскими выкриками и прочими безобразными действиями (дело в том, что я об этом, прочёл в заграничных газетах).

– «Не только в Киеве – ответил митрополит Николай, – но по всей стране на Пасху прокатилась волна грубейших и безобразнейших антирелигиозных демонстраций. Мне даже неловко описывать их, особенно здесь, в церкви, но я всё-таки скажу, чтобы Вы знали правду. В одном из городов на Украине, во время службы, в церковь ворвалась толпа молодых людей, они несли на руках обнажённую девушку. Толпа направилась к алтарю и пыталась через царские врата войти в него и положить девушку на престол. Конечно, это им не удалось, верующие вмешались и помешали, произошла общая драка в церкви и свалка».

– «Но как же реагирует на это Патриархия? – спросил я, – протестует ли она? И что делает милиция, ведь она обязана по закону не допускать таких безобразий?»

– «Патриархия делает что может, но без больших результатов. Каждый раз, как нам становиться известно о таких бесчинствах во время богослужений, а об этом нам сообщают с мест наши архиереи и духовенство или даже верующие миряне, мы протестуем и жалуемся Совету по делам Православной Церкви, на подобные безобразия. Просим принять меры против виновных и против повторения подобных случаев. Обыкновенно через несколько месяцев, приходит ответ, что расследование не подтвердило содержания нашей жалобы и что, следовательно, она неосновательна. Что же касается милиции, то она в подобных случаях просто исчезает и появляется только по окончании бесчинств».

Мне было интересно продолжить начатый разговор, понять из первых уст о том, что же происходит сейчас в стране с положением Церкви и верующими.

– «А правда ли, как я слыхал, что за последние шесть месяцев было закрыто свыше 500 церквей? И каким образом они закрываются? Ведь по закону для закрытия храма нужно согласие верующих?» – спросил я.

– «Да, это правда, – продолжал митрополит Николай, – А ведь способов то закрыть церковь много. Вот, например, более мирный и якобы законный. В какой-нибудь церкви служит священник, ревностный и хороший. Он проповедует, устраивает крестные ходы и...»

– «То есть проповедует против безбожия? – прервал я митрополита.

– «Нет, что Вы, просто проповедует. Другие то просто испугались и перестали проповедовать, а он ещё продолжает».

– «А разве крестные ходы запрещены?» – удивился я.

– «Почему же. Они разрешены, вокруг храма два раза в год. На Пасху и в храмовой праздник. Так вот, представьте, что этот священник продолжает читать проповеди и чаще устраивает крестные ходы. В результате, уполномоченный снимает его с регистрации или требует перевода в другой приход под угрозой снятия его с регистрации. Архиерей вынужден подчиниться, и назначает на приход другого священника. Но уполномоченный продолжает упорно отказывать в регистрации, нового священника, под разными предлогами, которого архиерей пытается назначить на этот приход. В результате в храме свыше шести месяцев не совершается богослужение, и власти закрывают храм как не действующий!»

Я был потрясён услышанным и просил митрополита Николая продолжить свой рассказ.

– «Могу Вам привести и более резкие способы закрытия храма. В один назначенный властями день, обыкновенно в воскресенье после окончания богослужения, когда народ уже разошёлся, около храма собирается толпа в несколько сот человек. Всё это коммунисты, комсомольцы и весь так называемый актив . Они вооружены соответствующими инструментами, и в течение нескольких часов физически разрушают и уничтожают храм! А церковную утварь, книги, облачения, иконы – грузят на грузовики и увозят в неизвестном направлении».

– «Но это, вероятно, может происходить только в деревнях?– спросил я, совершенно убитый рассказом владыки Николая.

– «Почему же только в деревнях. Это происходит даже в сравнительно больших городах», – ответил митрополит Николай.

Далее я спросил его, что он думает о недавнем осуждении на три года тюрьмы архиепископа Казанского Иова (Кресовича) и справедливы ли предъявленные ему обвинения в финансовых злоупотреблениях, сокрытии доходов в целях неуплаты налогов и т.д. Об осуждении архиепископа Иова мы читали в газетах ещё за границей, а во время моего пребывания в Москве в газете «Советская Россия» появилась большая статья с резкими нападками на него и с описанием суда над ним.

– «Поверьте мне, что все эти финансовые обвинения, – ответил митрополит Николай, – неверны или, во всяком случае, неверны на восемьдесят процентов. Истинная подоплёка дела с архиепископом Иовом не в этом. Он был деятельным архиереем, проповедовал, ездил по приходам, боролся с безбожием, противился закрытию приходов. Это, конечно, не понравилось гражданским властям, его решили убрать, но так как прямо обвинить его, за его церковную работу, было не удобно, то против него выдвинули обвинение в неуплате налогов. Дело в том, что у нас архиереи получают определённое содержание (скажем 5000 рублей в месяц) и, кроме того, на расходы по представительству (примерно 10 000 рублей). Это расходы на передвижение, оплата секретаря, машины и т.д. Повсеместно принято, что в финансовую инспекцию делается заявление только о содержании (жалования) и по нему уплачивается налог, а о суммах на представительство ничего не заявляется и налогом они совсем не облагаются. Это повсюду принято, уже давно существует и об этом прекрасно известно правительству. Никогда с их стороны не было никаких возражений. Так поступал и архиепископ Иов. И вот однажды, совершенно неожиданно он был арестован и предан суду за злостное сокрытие от финансовой инспекции своих «получений на представительство». Но ведь в этом можно обвинить всех архиереев, в том числе и меня. Более того, когда против кого-нибудь имеется обвинение, что он скрывает свои доходы, его никогда сразу не предают суду. Но вызывают сначала к фининспектору на объяснение, и если обвинение оказывается правильным, дают возможность в известный срок уплатить требуемую сумму и только в случае отказа привлекают к суду. А в данном случае архиепископ Иов был сразу предан суду, и хотя его сыновья-инженеры внесли за него требуемый налог, он был осуждён на три года. Это не слыханная мера наказания в налоговых делах. Обвиняли его также в неправильной отчётности, но самое большее, что можно сказать, – что отчётность велась небрежно, но злоупотреблений конечно не было. Вообще весь суд велся в безобразной и дикой обстановке. В газетах началась травля с полным искажением того, что происходило на процессе. Всё это дело, было затеяно с явной целью, запугать других архиереев, чтобы они сидели смирно и не боролись с безбожием. И кстати, против каждого из нас, может быть возбуждено подобное дело».

Я спросил митрополита Николая, можно ли и нужно ли сделать известным за границей то, что он мне рассказал. Митрополит Николай задумался на минуту (видно было, что мой вопрос его встревожил).

– «Да, – сказал он, наконец, – можно и даже полезно. Но без всех подробностей и без упоминания моего имени. И может быть лучше, что не от Вашего лица, а то будет легко догадаться. А вот молодёжи, которая приехала с Вами из Франции, ей лучше ничего не рассказывать. Зачем смущать и соблазнять молодые

Митрополит Николай имел в виду группу молодёжи нашего Экзархата, которая приехала по приглашению Патриархии одновременно со мною, но хотя и независимо от меня, из Парижа. Я, конечно, подумал, что молодёжи как раз и хорошо бы знать правду о стране, но ничего не сказал владыке Николаю о своих размышлениях.

– «Вот Вы говорите мне о преследованиях и тяжёлом положении Церкви в современной России, – продолжал я, – а всего несколько недель тому назад была в Англии монашеская делегация Русской Церкви с архимандритом, теперь епископом Никодимом во главе. И владыка Никодим на задаваемые ему англичанами вопросы отвечал, что в России свободна и никаких гонений или притеснений нет».

Митрополит Николай грустно улыбнулся в ответ.

– «Если бы я был на месте владыки Никодима, в поездке по Англии, то вероятно в Оксфорде стал бы говорить то же самое, что и он».

Мне удалось задать митрополиту Никодиму последний вопрос. В это время нас уже почти кончили облачать, иподиаконы оставили нас одних, и мы сидели рядом друг с другом в мягких, покрытых белыми чехлами креслах, в алтаре собора.

– «А скажите, можно ли доверять Вашему преемнику по Отделу внешних сношений епископу Никодиму? Этот вопрос задаётся у нас в Экзархате. И мне лично хотелось бы знать Ваше мнение».

Тут митрополит Николай сделал своеобразную гримасу, как будто он попытался проглотить что-то очень неприятное и противное. При этом он крутил головой направо и налево, отчасти вниз и как-то странно чуть-чуть улыбался, но продолжал упорно молчать. Я вторично повторил этот вопрос: «Так можно всё-таки доверять или нельзя?» Ответа я так и не дождался. Вскоре нас позвали, пришло время начинать литургию, и мы вышли царскими вратами на середину храма.

Чем объяснить умолчание митрополита Николая на мой вопрос, тем более после столь откровенных рассказов и ответов его на не менее опасные темы? Я об этом много думал. Может быть, его осторожностью или опасениями? Но тогда почему он не был осторожен и не боялся отвечать на другие вопросы? Вернее всего, при всей своей антипатии к епископу Никодиму (он выразил её своей гримасой ) архиерейская совесть и чувство ответственности не позволяли митрополиту Николаю высказаться прямо, вслух, против епископа Никодима. Он не мог взять на себя столь тяжкое обвинение без достаточных к тому оснований. И хотя качание головой митрополита Николая имело, может быть, смысл, что он не советует нам доверять епископу Никодиму, но его молчание имело совсем, противоположный смысл .

После торжественной литургии в Патриаршем Соборе с участием двух патриархов и множества архиереев все мы, сослуживавшие Патриарху Алексию епископы, были приглашены к нему на обед в помещение Патриархии в Чистом переулке. Были там и непременные в таких случаях Куроедов и Макарцев.

Перед началом обеда Патриарх, обратившись ко мне, сказал: «Вы возводитесь в сан архиепископа Брюссельского и Бельгийского. Вот Вам об этом указ Синода. Там есть ошибка, та как вместо «Брюссельского и Бельгийского» написали второпях наоборот «Бельгийского и Брюссельского». Исправить, уже не было времени, Вы на это не обращайте внимания» (и добавил с чуть заметной иронией) «Вы, наверное, этого ожидали?»

Мне было трудно ответить. До вчерашнего разговора с митрополитом Николаем мне и в голову не приходило, что меня могут возвести в сан архиепископа, ведь всего лишь год с небольшим, как я был хиротонисан епископом, но после разговора с митрополитом Николаем я почти догадался, но «выдавать» его мне конечно не хотелось. Поэтому я ответил: – «Нет, не ожидал».

– «Вот как, – удивился Патриарх, – да ведь этот сан полагается по Вашему положению в Бельгии. Конечно, можно было ещё подождать, но раз Вы приехали, мы решили дать Вас сан архиепископа теперь же».

И, обратившись к стоящему недалёко Куроедову, Патриарх стал объяснять ему, что они на вчерашнем заседании Синода дали мне сан архиепископа, так как этого требует положение о нашей Церкви в Бельгии. Куроедов промолчал. Лично я до сих пор убеждён, что инициатива моего ускоренного возведения в сан всецело принадлежала митрополиту Николаю.

Уже совсем поздно вечером, того же дня, в номере, занимаемом мною в гостинице «Советская», раздался телефонный звонок. Я взял трубку «...говорит дежурная Патриархии. С Вами будет сейчас говорить митрополит Николай» .

И действительно, вслед за тем раздался голос митрополита Николая: «Вы завтра, как я слышал, будете у Макарцева. Очень прошу Вас, скажите ему то, что Вы говорили мне, – как широко известна за границей моя деятельность в защиту миру, как я лично известен, как ценят мои выступления и какое они имеют значение для Советского Союза и, что они подымают престиж этой страны! (Надо сказать, что дословно я этого никогда не говорил митрополиту Николаю. А говорил Куроедову (см. выше) из желания помочь делу с поездкой во Францию – А.В.) Очень прошу Вас это сделать, Вы тем самым много мне поможете». Я согласился, хотя и без большой охоты. Мне стало жалко митрополита Николая, ещё недавно чуть ли не самый влиятельный и сильный иерарх Московской Патриархии теперь просит помощи и защиты у приехавшего из-за границы епископа-эмигранта, значительно более молодого по возрасту и хиротонии.

Встреча моя с Макарцевым, назначенная на 3 часа дня пятницы 22 июля, не состоялась. Я неожиданно был приглашён в 2 часа на банкет, устраиваемый епископом Василием Самахой, (представителем Антиохийской Патриархии при Патриархе Московском) по случаю его отъезда на родину. Всё это должно было происходить на епископской даче в Серебряном Бору под Москвой. Не буду много говорить о епископе Василии (это вне темы моих воспоминаний о митрополите Николае), скажу только, что у него была сомнительная репутация, как в нравственном, так и в политическом отношении. Об этом я слышал за границей и в некоторых кругах Антиохийской Патриархии. Не стану также описывать «банкет», весьма красочный и любопытный. Скажу только, что на нём присутствовали, кроме Патриарха Алексия, митрополита Николая и других церковных деятелей, Куроедов и Макарцев, а так же послы арабских стран и Персии.

Сам епископ Самаха выступил с большой церковно-политической речью, в которой в духе восточного красноречия и льстивости воспевал дифирамбы всем присутствующим – Патриарху Алексию, Куроедову, Совету по делам Православной Церкви, Советскому правительству (за компанию), митрополиту Николаю и даже мне...

Но всё это к делу не относиться. Отмечу только, что когда Самаха стал восхвалять митрополита Николая как великого борца за мир, митрополит Николай, сидевший до этого как-то в стороне, за небольшим столиком на два-три человека, с довольно насупившимся взором, вдруг привстал... почти вскочил, и каким-то истошным полуистерическим голосом воскликнул: «Да, за Мир я готов бороться до последней капли крови!»

Банкет кончился около пяти часов вечера, в тот же вечер я должен был уезжать поездом в Ленинград. Мы условились с Макарцевым, что я встречусь с ним по возвращении моему в Москву, а точное время мы с ним обговорим по телефону. Мне почти не пришлось поговорит на этом банкете с митрополитом Николаем, и кто мог тогда предвидеть, что больше я его не увижу.

В Ленинграде мне удалось откровенно побеседовать о митрополите Николае с настоятелем Никольского (Морского) Кафедрального Собора протоиереем Александром Медведковым, знакомым мне ещё по поездке 1956 года.

– «Да, – сказал он, – нас всех как громом поразила, отставка митрополита Николая. О ней нам рассказывал наш митрополит Питирим (Свиридов, скончавшийся в 1963 году) по возвращении из Москвы с заседания Синода. Обсуждался вопрос о принятии Синодом прошения митрополита Николая об отставке: «Ваше Святейшество – заявил тогда на заседании Синода митрополит Питирим, – у меня скорее рука отсохнет, чем я подпишу постановление о принятии прошения об отставке митрополита Николая!» Как нам рассказывал митрополит Питирим, в ответ он услышал громогласное слово Патриарха – "Надо!" И что удивительно, сам митрополит Николай прибавил – "Надо" . И мне пришлось подписать».

В результате этого рассказа я спросил о. Медведского: «А почему же митрополит Николай подал сам такое прошение? Что могло его к этому побудить?»

– «Трудно сказать. Вероятнее всего, ему предъявили такие требования, принять которые ему не позволяла его совесть. И он предпочёл уйти в отставку»,– ответил мне о. Медведский».

Я вернулся в Москву 28 июля. От встречи с Макарцевым я решил отказаться. Слишком много тяжёлого о положении Церкви в стране я услышал в Ленинграде. При этой встрече мне пришлось бы или скрывать мои впечатления (что я считал недопустимым!) или говорить откровенно и тем самым подвергать опасности лиц, с которыми я имел общение. И вообще я не желал «открывать свои карты» Макарцеву, давать ему понять, насколько я осведомлён о положении Церкви в современной России. На всё это было много веских причин. К сожалению «помочь» митрополиту Николаю, при открывшихся обстоятельствах, я считал невозможным. Поэтому на вопрос сопровождавшего меня протоиерея Павла Соколовского (погиб в авиационной катастрофе в 1973 году над Прагой), когда я думаю встретиться с Макарцевым, я ответил, что до отъезда у меня на это не хватит времени. Отец Соколовский остался недоволен, но ничего не сказал.

На следующий день, во время утреннего чая в номере гостиницы «Советская», протоиерей Соколовский сказал мне, что меня кто-то хочет видеть. Я вышел в переднюю номера и увидел даму. Ей было около пятидесяти лет, как-то не по-модному одетая в коричневое платье, с интеллигентным лицом, если не ошибаюсь, в очках. Она попросила у меня благословение и передала письмо, сказав при этом: «Это от митрополита Николая». И ушла.

Я вернулся в номер, и протоиерей Соколовский сказал мне: «Это Зоя Михайловна, секретарша митрополита Николая. Очень влиятельная при нём особа. Он всё делает только через неё».

Видел ли о. Соколовский, что она передала мне письмо не знаю. Думаю, что нет, но, несомненно, догадался. Впрочем, я решил не скрывать этого и прочитать его сразу же.

Я думал, что в этом письме не может быть ничего важного, вероятнее всего, подумал я предложение о нашей встрече перед моим отъездом. Словом, я сел за стол и прочитал его (конечно про себя, а не вслух). Я бережно храню это письмо в своём архиве, всё оно написано от руки, вот его содержание:

Дорогой, возлюбленный Владыка Василий!

По-Вашему возвращению из Ленинграда я многократно пытался найти возможность встретиться с Вами, а также с Ник. (Большаковым – он так же приехал из Англии в качестве гостя Патриархии. -А.В.) и молодёжью. Новый руководитель Внешнего Отдела и его помощник (Буевский – А.В) изолировали меня от Вас и всех вас. Мне не было предоставлено часа для этих встреч, и Вы, вероятно, сами не знали об этой изоляции. Как всё это грустно!

Обнимаю Вас с горячей братской любовью!

Передайте, пожалуйста, прилагаемые письма по назначению. Мне очень тяжело.

Передайте С.Н-чу (Большакову – А.В) о моей невозможности иметь беседу с ним.

Передайте Вашей молодёжи глубокую благодарность за присланную книгу и тёплое письмо. Так мне и не дали повидаться с ними!

Вас лобзаю братски, всем остальным пересылаю моё благословение. Прощаюсь со всеми вами – увы! – на расстоянии.

Если Пр. Экзарх или кто-либо будет мне писать, то только на домашний адрес: Москва 5, Бауманский 6 – мне.

Счастливого пути! Богом благословенного успеха в работе, дорогой Владыка!

Прошу святых молитв.

Не понимаю происходящего со мной.

Душой всегда буду со всеми вами.

С любовью неизменной

Ваш М.Н.

Прочитав это письмо, я сразу начал действовать, чтобы встретиться или, по крайней мере, поговорить по телефону с митрополитом Николаем. Я сказал протоиерею Павлу Соколовскому, что мне непременно нужно видеть перед отъездом митрополита Николая, для того чтобы попрощаться с ним. Он позвонил в Патриархию, где ему сказали, что митрополита Николая нет, но он скоро будет и останется там до трёх часов. Я просил передать ему, что хочу его видеть. Попозже, когда я снова позвонил, мне ответили (кажется Буевский), что митрополит Николай был, но уехал раньше обыкновенного, провожать в аэропорт Патриарха, который в час дня улетал в Одессу. Передать ему о моём желании его увидеть не успели, но обещали сделать это на аэродроме. Позднее я снова позвонил в Патриархию, и мне сказали, что после отбытия Патриарха митрополит Николай сразу уехал к себе домой, так что ничего передать ему не успели. А до отъезда Патриарха было не возможно с ним переговорить, так как митрополит Николай на телефонные звонки не отвечает. После окончания служебного дня в Патриархии, он «запирается» у себя дома, и добиться его по телефону невозможно, даже в самых экстренных случаях. Более того, мне сказали, что даже на звонки у двери он тоже не отвечает и никому не отпирает дверь. Я понял, что у Патриархии в этом деле большой опыт. И действительно, я днём и вечером до позднего часа пытался звонить по телефону, на его квартиру, но безрезультатно. Никто не отвечал на телефонные звонки.

Итак, в три часа дня я был в Патриархии, во Внешнем отделе (тогда он ещё помещался в том же здании, что и Патриархия, в Чистом переулке). Я хотел попрощаться и поговорить перед отъездом с епископом Никодимом (Ротовым). Мы долго с ним беседовали о делах Экзархата. Отчасти о моих впечатлениях и о положении Церкви. Как всегда (или почти всегда), беседа с ним была полуоткровенной, кроме деловой части, конечно. Я рассказывал ему о моих тяжёлых впечатлениях, которые почерпнул о состоянии церковной и приходской жизни в стране. От кого я получил эти сведения я, конечно, не говорил, да и митрополит Николай был далеко не единственным моим источником. Епископ Никодим в процессе беседы иногда соглашался, часто давал свои объяснения, делал поправки, опровергал или заявлял, что рассказываемое мною ему совсем неизвестно. Например, о безобразиях в Киеве во время пасхальной заутрени, я сказал, что слышал об этом ещё на Западе, от французов, которые были в Киеве на заутрене.

– «Это интересный факт, мне он неизвестен. Его следовало бы проверить»,– сказал епископ Никодим.

Во время делового разговора некоторое время присутствовал Буевский, но потом епископ Никодим его отослал и сам начал со мною, каким-то особенно серьёзным тоном, разговор о митрополите Николае.

– «Я знаю, что у вас в Западно-Европейском Экзархате митрополит Николай пользуется большой популярностью, и у вас многие думают, что отставка его вынужденная, и он скоро вновь вернётся на своё место председателя Отдела Внешних церковных сношений. Я должен Вам определённо заявить, и прошу Вас передать это официально от моего имени владыке Экзарху и всем в Экзархате, что отставка митрополита Николая окончательная. На свой пост он больше не вернётся. Вы должны это понять, перестать надеяться на его возвращение, ни в коем случае не предпринимать никаких шагов, чтобы он вернулся и в дальнейшем сотрудничать с лицами, назначенными Патриархией на его место. И Вы можете быть уверены, что встретите у нас ещё большее внимание и доброжелательство к Вашим нуждам и проблемам, чем у митрополита Николая».

– «Владыко, – ответил я, – конечно, мы будем лояльно и по-братски сотрудничать с Вами, это наш долг. Ведь мы служим не «лицам», а Русской православной Церкви. Для нас достаточно, что Вы назначены Синодом и Святейшим Патриархом. И мы уверены, что встретим в Вашем лице внимательное и доброжелательное отношение к нашему Экзарху. Но это не мешает нам искренне сожалеть об уходе митрополита Николая, от которого мы видели постоянно добро и заботу. Более того, мы высоко ценим его как выдающегося деятеля Русской Православной Церкви. Мы скорбим о случившемся».

– «Напрасно, – сказал епископ Никодим, – у вас на Западе создалось неправильное представление о митрополите Николае. Вы его недостаточно знаете. Как бы его характеризовать? Вы слышали, наверное, о ходком у нас выражении «Культ личности»? Так вот, митрополит Николай был типичным выражением этого культа. Культа своей собственной личности, конечно. Посмотрите на последний номер ЖМП, вышедший перед его отставкой. Половина журнала занята приветственными письмами и телеграммами, которые он получает к праздникам. Это вдвое более места, чем приветствия Патриарху. А его проповеди , которые постоянно печатаются в ЖМП! Допустим он хороший проповедник, но ведь не единственный в Русской Церкви. Есть и другие. Почему такая монополия? И так во всём. А в деловом отношении митрополит Николай ничто. Посмотрите, что делается в Московской епархии, которой он в качестве митрополита Крутицкого и Коломенского управляет! Ни одна епархия Русской Церкви так не запущена, как она. Вообще он никогда не заканчивает ни одного дела, бросает всё на пол дороге. Вот Вам один пример – воссоединение Русско-Константинопольского Экзархатов в 1945 году. Почему, скажите, он не добивался признания этого воссоединения от Константинопольской Патриархии? Это ведь было в те времена вполне возможно. И в результате провал».

– «Да, но митрополит Николай, широко известен на Западе, очень популярен там, в инославных кругах и нельзя, по-моему, с этим не считаться», – возразил я.

– «Как раз наоборот, – воскликнул епископ Никодим.– Своими крайними, ненужными выступлениями он вызвал всеобщее недовольство, стал одиозной, неприемлемой фигурой. И это было одной из причин его увольнения».

Наш разговор с епископом Никодимом был интересным для меня и многое проясняющим. После его окончания я направился к выходу, собираясь уходить. И тут меня неожиданно поймал у дверей А.С. Буевский, увлёк в самую глубину двора Патриархии, где нас никто не мог слышать, и, волнуясь, захлёбывающимся голосом быстро начал говорить о митрополите Николае. Разговор наш продолжался более часа!

Хочу кратко передать его содержание.

«Вы, вероятно, осудите меня и, выражаясь высокопарно, «Вычеркнете меня со скрижалей Вашего сердца» (начал Буевский), за то, что я, многолетний ближайший сотрудник митрополита Николая и во многом лично ему обязанный, сразу после его отставки начну говорить Вам против него. Но я не могу молчать, совесть требует от меня сказать всю правду. Прямо скажу Вам, что если бы Он не ушёл, все мы должны были бы уйти. Всякое сотрудничество с ним было невозможно и невыносимо. То взрыв бурной энергии, то вслед за тем долгие депрессии, прострации, когда все дела останавливались. И все он хотел делать сам! Он не желал иметь никаких настоящих сотрудников. За долгие годы его возглавления Отдела Внешних церковных сношений он не сумел и не захотел создать кадры сотрудников-специалистов этого ответственейшего Отдела. Хотя многие ему указывали на эту крайнюю необходимость. Какой позор, что я мирянин и мало подготовленный к этой работе, был единственным сотрудником Отдела. Скажу Вам, что ради личного честолюбия и славолюбия он был готов идти на всё, на любое унижение Церкви и себя лично. Так, например он не довольствовался многими орденами, которые у него были, ему вздумалось ещё получить от Советского комитета по Защите Мира, «Ленинскую Премию Мира». И вот он не раз посылал меня в комитет, где я должен был говорить о его заслугах по борьбе за Мир и добиваться присуждения ему этой премии. Как мне это было тягостно и стыдно исполнять это поручение митрополита Николая. И как он унизил и опозорил своими домогательствами Русскую получением этой Ленинской премии... но конец был ещё позорнее. Дело в том, что Советское Правительство наградило Патриарха Алексия «Грамотой за Защиту Мира», а митрополита Николая обошло. Так митрополит Николай обиделся и послал меня в Комитет заявить, что он отказывается от Ленинской Премии!

В ответ на это мне с иронией заявили в Комитете, что митрополит Николай напрасно беспокоиться, никто и не думает присуждать ему премию». Так закончил свой монолог А.С. Буевский.

Вечером того же дня в пятницу 29 июля в ресторане «Прага» был устроен банкет в честь отъезжающих гостей. На следующий день мне исполнялось 60 лет, и этот факт тоже отмечался на банкете. Среди присутствующих были епископ Никодим и протопресвитер Виталий Боровой, с которым я впервые познакомился. Отсутствовал Макарцев, который обычно бывал в таких случаях. Видимо он «обиделся», что я у него так и не побывал.

После окончания ужина мне удалось на минуту подсесть к столику, за которым сидел А.В. Ведерников – лицо очень близкое к митрополиту Николаю (и как показало дальнейшее, оставшийся ему верным, в его опале, до конца).

Я тихо спросил его: – «Скажите, какие подлинные причины отставки митрополита Николая?»

Ведерников неожиданно для меня под столом сделал знак ногою и тихо произнёс мне почти на ухо: «Он Вам сам всё рассказал!»

Глава 4

Последнее личное известие от митрополита Николая я получил 11 апреля 1961 года, то есть после того, как он в сентябре 1960 года был уволен на покой с должности митрополита Крутицкого и Коломенского. Я поздравил его с Пасхой телеграммой на его домашний адрес в Москве и получил в Брюсселе телеграфный ответ: «Воистину Воскресе! Взаимно, с любовью горячо поздравляю, обнимаю, митрополит Николай».

Не буду сейчас писать об обстоятельствах смерти митрополита Николая 13 декабря 1961 года. Меня не было тогда в Москве и цель моя – не повторять газетные версии, а писать личные воспоминания. Скажу только, на нашего теперешнего Экзарха, митрополита Антония, который присутствовал на похоронах, произвело большое впечатление спешка и быстрота, с которой всё происходило. Сами похороны, отпевание, речь Патриарха, вся обстановка в Лавре, произвели на него даже тяжёлое впечатление. Экзарха также поразило не сочувственное, иногда даже враждебное отношение к покойному со стороны собравшихся на похороны архиереев и духовенства. Никто не сказал о нём доброго слова. Даже если допустить здесь некоторое «приспособленчество» к обстановке, несомненно, что митрополит Николай не был популярен среди своих собратий, особенно архиереев. Его не любили за недоступность, нежелание поддерживать человеческие отношения. Особенно не любил он, когда к нему обращались его старые друзья. «С тех пор как я стал архиереем, я порвал все личные отношения», – говорил он. Рассказывают, что он сохранял отношения только со своим братом, который жил в Ленинграде и скрывал от всех, что его брат это митрополит Николай. Говорят, что митрополит звонил ему в Ленинград из Москвы каждую неделю.

Итак, в Москву я снова попал только в октябре 1964 года и всего на две недели. Находясь в Лавре, я захотел посетить могилу митрополита Николая. Мне обещали, но почему-то медлили. Пришлось дважды повторять просьбу, второй раз более энергично. Тогда сопровождавший меня протоиерей Вадим Гришин, служащий Отдела Внешних Церковных Сношений, повёл меня к туристической конторе с надписью на английском языке у врат Лавры, получил письменный пропуск у находившегося в конторе молодого монаха, и мы в сопровождении другого пожилого монаха пошли к одной из церквей лавры. Здесь в крипте находилась могила митрополита Николая.

Монах открыл ключами крипту, и мы вошли в неё.

Могила митрополита Николая была покрыта белями мраморными плитами с золотой надписью – имя, сан, годы рождения и смерти. Немного цветов... мы помолились. Как мне сказали, в церкви раз в неделю совершается литургия, а иногда и панихиды на могиле митрополита Николая, тогда пускают народ. Но обыкновенно храм закрыт.

Я мог бы закончить мои воспоминания, но мне хотелось бы пополнить их тем, что я слышал о митрополите Николае при моих посещениях России в 1964, 1966 и 1969 годах. Особенно интересны рассказы лиц, живущих в современной России и временно находящихся за границей, между 1961–1969 годами. Я совершенно сознательно не упоминаю о каких-либо эмигрантских рассказах из вторых и третьих рук.

Подробности об обстоятельствах отставки митрополита Николая наиболее верно, как мне кажется, рассказывал А.В. Ведерников в Москве в 1968 году. По его словам, к Патриарху весной 1960 года явился Куроедов и его сотрудник, кажется, Фуров. В течение нескольких часов они кричали на Патриарха, категорически требуя устранения митрополита Николая от всех должностей. Патриарх долго сопротивлялся, но, наконец, вынужден был уступить, выговорив только, что увольнение митрополита Николая, будет происходить постепенно, с временными промежутками , что и было впоследствии осуществлено. Ведерников был близок к покойному митрополиту Николаю, и потому можно полагать, что этот рассказ основан на его собственных словах.

Совсем наоборот говорил митрополит Никодим (Ротов). Он уверял, что Синод и Патриарх не хотели совсем увольнять митрополита Николая, а только думали перевести на кафедру митрополита Ленинградского: «Этого требовали обстоятельства». В этом предложении не было бы ничего обидного для митрополита Николая. Даже, наоборот: в Ленинградской епархии в его ведении было бы прекрасные столичные храмы и Духовная Академия, что для митрополита Николая как учёного богослова должно было быть очень интересно. Тем более что в городе на Неве протекали годы его церковного служения в молодости, его все помнили и любили. Но получалось так, что без Внешнего Отдела Крутицкая митрополия не интересна. А должность митрополита Крутицкого и Коломенского, в сущности, есть служение викария Патриарха, из его ведения изъяты все московские храмы (кроме одного) и Духовная Академия, все они подчинены непосредственно Патриарху. Митрополит Николай счёл перемещение в Ленинград обидным понижением и отказался принять предложение. Впоследствии, когда он понял, что его собираются совсем «убрать на покой», он сам стал проситься в Ленинград, но было уже поздно.

Хочу сказать, что много интересного рассказывал мне о митрополите Николае московский протоиерей Всеволод Шпиллер, знавший его много лет. После окончательной своей отставки митрополит Николай. Как известно, долгое время жил в Сухуми, а протоиерей Шпиллер тоже проводил там свой отпуск. Они ежедневно виделись, гуляли вместе по пляжу и подолгу беседовали. Митрополит Николай жаловался на трудности и несогласия, которые возникали у него в течение многих лет с Патриархом. Так что уверения митрополита Николая (мне), что у них с Патриархом было всё хорошо, не совсем соответствуют действительности. По словам о. Шпиллера Патриарх недостаточно поддерживал владыку Николая, когда власти настаивали на его отставке, и, судя по всему, может быть, даже был рад от него отделаться.

Я рассказал о. Шпиллеру о моём разговоре с митрополитом Николаем на празднике в Лавре. При всём своём сочувственном отношении и любви к митрополиту Николаю он не скрывал некоторые неприятные и смущающие черты его деятельности. Хочу здесь привести рассказ о. Всеволода Шпиллера о митрополите Николае: «В начале пятидесятых годов, вскоре после моего приезда из Болгарии, (где я жил и священствовал), я был вызван к митрополиту Николаю во Внешний Отдел Патриархии. Митрополит Николай сказал мне, что решено послать в Берлин церковную делегацию, к архиепископу Сергию (Королёву). Цель этой поездки сводилась к братскому посещению и вместе с тем расследованию церковных дел в епархии владыки Сергия, его деятельности. В частности митрополит Николай прибавил, что я назначен одним из членов этой церковной делегации. После этого сообщения, я ещё оставался и беседовал с ним. Довольно долго обсуждая разные стороны жизни нашей Церкви в Берлине и Германии, не выходя при этом из рамок чисто церковных вопросов. Когда это деловое обсуждение кончилось, и я взял благословение у владыки Николая, он стал сопровождать меня к выходу. Перед самыми дверями остановился и, притупив глаза , смотря как-то в сторону, сказал негромким голосом: »И когда Вы вернётесь, Вы нам представите рапорт, что архиепископ Сергий ведёт среди эмигрантов в Берлине антисоветскую монархическую пропаганду». Я обомлел от неожиданности! Во всём нашем разговоре с митрополитом Николаем об архиепископе Сергии не было ни слова о такого рода его деятельности, и тем более о столь, мягко говоря «моей миссии».

«Владыко! – воскликнул я. – Да как же я могу заранее обещать это сделать? Ведь я ничего не знаю, что делается в Берлине. Да я должен сначала посмотреть и убедиться в правильности подобных обвинений против владыки Сергия! Я лично никогда об этом не слыхал!» «Нет, – возразил митрополит Николай, – Вы по возвращении напишете рапорт о контрреволюционной деятельности архиепископа Сергия в Берлине». Причём он повторил это каким-то монотонным голосом, не смотря мне в лицо и, как-будто не слыша моих возражений. «Владыко, это невозможно. Я не могу это обещать. Это против моей совести» – всячески настаивал я. «Вы ещё слишком мало времени живёте в Советском Союзе и не знаете здешних порядков. Итак, Вы по возвращении представите нам рапорт, что архиепископ Сергий ведёт в Берлине среди эмигрантов антисоветскую монархическую пропаганду» – всё тем же странным голосом и, не смотря на меня, повторил, митрополит Николай. Я не смог пойти на такой шаг и не согласился, разговор наш кончился, и в результате я не был включён в Берлинскую делегацию».

От себя добавлю к этому рассказу о. Шпиллера, что архиепископ Сергий всё же был вскоре отозван из Берлина в Москву, где он был назначен архиепископом Казанским. Очевидно, нашёлся другой «доброволец», который написал требуемый рапорт на него, а протоиерея Шпиллера, несмотря на его знание языков, очень редко стали выпускать за границу. Впрочем, как мы знаем, причины этого могли быть совсем иные, да и назначение архиепископа Сергия в Казань нельзя рассматривать как понижение, а скорее – наоборот. Может быть, (это мои догадки) митрополит Николай знал об этом, когда, исполнял, очевидно, данное ему «задание» и настаивал, чтобы о. Шпиллер представил требуемый рапорт. «Властям предержащим» нужно было убрать архиепископа Сергия из Берлина и вообще с запада. Они ему не доверяли как эмигранту, то было сталинское время. Может быть, митрополит Николай согласился помочь Им в этом, но, только получив заверения, что архиепископ Сергий не подвергнется преследованиям по возвращении в Советский Союз и получит соответствующее его сану и способностям церковное назначение. Отмечу так же, что, несмотря на отказ протоиерея Шпиллера «помочь» митрополиту Николаю, последний продолжал к нему относиться с прежним доброжелательством.

О том, что митрополит Николай действительно активно боролся против безбожия в своих проповедях, особенно в последний период перед отставкой, свидетельствует уже упомянутый мной А.В. Ведерников: « Проповеди митрополита Николая в Преображенском Соборе, где он обыкновенно служил в Москве, становились всё более и более резкими. Иногда он просто начинал кричать, что, конечно, действовало на народ. В это время в печати велась компания против крещения детей, доктора в газетах «научно» доказывали «вред крещения для здоровья». Митрополит Николай кричал против них в своих проповедях: «Какие-то жалкие докторишки!»

Известно было, что он рассказывал народу об академике Павлове, которого он лично знал. Он говорил прилюдно, что академик не был атеистом, как изображала его советская пропаганда, а был верующим православным христианином» .

А ленинградский протоиерей Александр Медведский, с грустью вспоминая, говорил мне, кажется в 1966 году: « Как всё изменилось! Помню, в последние годы войны мне приходилось сопровождать митрополита Николая в его поездках в районе фронта. На офицерских собрания митрополит Николай говорил о вере, религии, о смысле жизни. С каким глубоким вниманием и интересом, с каким сочувствием, слушали его офицеры, какое он на их производил впечатление, и какие интересные беседы потом завязывались! Можно было надеяться, что образуется связь и взаимное понимание между и интеллигенцией. И что митрополит Николай будет главным деятелем этого сближения. Но всё это было порвано, самого митрополита Николая больше нет, и встречи, подобные происходившие во время войны, сейчас не мыслимы».

(Надо прибавить, что возрождение церковных настроений, патриотических и национальных чувств во время войны 1941–45 годов было задумано и проводилось в жизнь самим тов. Сталиным)

Конечно, не раз мне приходилось беседовать о митрополите Николае с митрополитом Никодимом (Ротовым). Это бывало по большей части во время его заграничных командировок. Отношение его к митрополиту Николаю оставалось неизменно отрицательным. Он опровергал распространённые версии о его насильственной кончине. И как я лично убедился, серьёзные и осведомлённые люди в Москве не верят рассказам об этой не «своей смерти».

«Митрополит Николай, – рассказывал митрополит Никодим, – уже давно болел, но трудность с ним была в том, что он с одной стороны буквально «пожирал», часто без разбора, всевозможные лекарства, а с другой стороны – не доверял врачам, кроме одной женщины-врача, которая его много лет лечила. Когда после случившегося с ним инфаркта его поместили в больницу, одну из лучших в Москве, он никак не хотел, чтобы его лечили тамошние профессора. Среди них были научные знаменитости, но он требовал только его женщину-врача. Между прочим, она была верующей, ко всему прочему хорошо известным врачом в церковных кругах и у неё лечились многие из духовенства. Профессора больницы были не довольны способом лечения этой женщины-врача, считали его ошибочным, пытались вмешиваться, но всегда встречали сопротивление со стороны митрополита Николая. Результат был печальный, по мнению профессоров. При правильном лечении митрополит Николай мог бы остаться в живых. А почему его похоронили не в Москве, а в Троице-Сергиевой лавре, так ведь это было его собственное желание, не раз высказываемое им ещё при жизни».

В те годы у Советского Союза еще не было «каналов влияния» в арабском мире, и поэтому Сталин сделал ставку на Израиль. В этой войне именно Советский Союз оказал Израилю быструю и эффективную военную помощь. Через Чехословакию и Румынию в Израиль было отправлено по морю большое количество оружия

всех видов. Большая часть этого оружия была из запасов немецкого трофейного снаряжения. Поставки включали пулеметы, минометы, артиллерию и немецкие истребители «мессершмиты». Немецко-со­ветско-еврейские самолеты перегонялись в Израиль, где они, часто с хода, вступали в воздушный бой с противниками. (В те годы роди­лась шутка: «Как называется песня еврейского летчика?» - «Полет Шмуля».)

Великобритания, напротив, поставляла оружие зависимым от нее арабским странам. Все эти страны, кроме Ливана, были в 1947 г. монархиями, созданными Великобританией после Первой мировой войны. США объявили эмбарго на поставки оружия в этот регион.

Вместе с оружием из стран Восточной Европы в Израиль при­ехало большое число военных -евреев, имевших опыт участия в войне против Германии. Секретно отправлялись в Израиль и со­ветские офицеры. Появились большие возможности и у советской разведки. Использование офицеров советской разведки в боевых и диверсионных операциях против англичан в Палестине было нача­то уже в 1946 г. 46

Речь даже шла о том, чтобы послать на помощь Израилю «огра­ниченный контингент еврейских воинов-интернационалистов» под командованием фронтового генерала Драгунского. (По иронии судьбы, после шестидневной войны 1967 г. и разрыва советско-из­раильских отношений, именно Драгунскому будет приказано воз­главить антисионистский комитет.)

Нередко высказывается предположение о том, что Сталин стре­мился присоединить Израиль к советскому блоку. Но такого наме­рения у Сталина не было. Проамериканская ориентация Израиля была слишком ясной. Новая страна создавалась на деньги бога­тых американских сионистских организаций, которые оплачивали и то оружие, которое закупалось в Восточной Европе. Тем не ме­нее, по мнению Сталина, создание Израиля отвечало в тот период и на обозримое будущее внешнеполитическим интересам СССР. Под­держивая Израиль, Сталин «вбивал клин» в отношения США и Великобритании и в отношения между США и арабскими страна­ми. Сталин предвидел, что арабские страны в последующем повер­нутся в сторону Советского Союза, разочаровавшись в англичанах и американцах из-за их подержки Израиля. Помощник Молотова Михаил Ветров передал слова Сталина: «Давайте согласимся с об­разованием Израиля. Это будет как шило в заднице для арабских государств и заставит их повернуться спиной к Британии. В конеч-

ном счете британское влияние будет полностью подорвано в Египте, Сирии, Турции и Ираке» 47 .

В благодарность за своевременную помощь израильское пра­вительство передало Русской православной Церкви ее недвижи­мость, находящуюся на территории к западу от демаркационной линии. Так была возрождена деятельность Русской духовной мис­сии в Иерусалиме. (Представители Зарубежной русской Церкви по­кинули территорию Израиля, но в их владениях остались храмы, находившиеся в Восточном Иерусалиме под контролем Иордании.)

31 марта 1957 г. митрополит Крутицкий и Коломенский Нико­лай (Ярушевич, сконч. в 1961 г.) возвел о. Никодима в сан игумена с возложением палицы. 25 сентября этого же года игумен Нико-дим был возведен в сан архимандрита. Будучи начальником Рус­ской духовной миссии в Палестине (1957-1959), о. Никодим выучил древнееврейский и греческий языки и владел ими в совершенстве. (Впоследствии, в редкие минуты отдыха, он иногда просил своих «приближенных» сказать какую-нибудь фразу по-русски, и тут же произносил ее на иврите. Евангелие от Иоанна за пасхальным бо­гослужением владыка также читал на иврите, а уже потом - и на «иных языках».)

В марте 1959 г. по благословению Святейшего патриарха Алек­сия I (Симанского, сконч. в 1970 г.) архимандрит Никодим вернул­ся в Москву и был назначен заведующим канцелярией Московской патриархии, а 4 июня - одновременно и заместителем председателя Отдела внешних церковных сношений (ОВЦС). Митрополит Ни­кодим вспоминал о своих первых шагах в Чистом переулке, где располагается патриаршая резиденция. (Чистый переулок, д. 5. До начала Великой Отечественной войны в этом здании располагалась резиденция германского посла; в 1943 г. особняк был передан Мос­ковской патриархии.)

В 1959 г., перед встречей со Святейшим Патриархом Алексием I будущему владыке был дан ценный совет. Один из служащих, вхо­дивший в ближайшее окружение патриарха, сказал архимандриту Никодиму: «Святейший не любит, когда при обсуждении каких-либо вопросов беспрестанно повторяют: "как скажете! как благо­словите!". Надо отвечать по-деловому: "Я считаю, что следовало бы поступить так-то и так-то"». Совет был с благодарностью при-

нят, однако владыке не нужно было искусственно «подыгрывать» патриарху во время аудиенции. Эта линия поведения вполне соот­ветствовала его деятельной и самостоятельной натуре.

Пользуясь благорасположением патриарха Алексия I, владыка часто бывал по делам в Чистом переулке. Как это нередко быва­ет, «доступ к телу» начальства регулируют секретари. Таким вли­ятельным «царедворцем» был тогда Данила Андреевич Остапов. (официально его личный секретарь, наследственный лакей в семье Симанских). Многие архиереи вынуждены были мириться с его ка­призами, дабы не попасть в немилость к Святейшему. Его называли «Даниил всея Руси» или даже «Имже вся быша».

Во второй половине 1940-х годов Остапов боролся за «сферы влияния» с протопресвитером Николаем Колчицким. Приспешни­ки Колчицкого хотели расправиться с Данилой, но у них оказались коротки руки. При попытке его арестовать патриарх Алексий I об­ратился лично к Сталину, и Данила был немедленно освобожден 48 . Интересные сведения о протопресвитере Николае Колчицком содержатся в воспоминаниях А. Э. Краснова-Левитина.

Николай Федорович Колчицкий родился в 1892 г. в семье свя­щенника, под Харьковом. Украинская национальность сказывалась в особой певучей манере разговаривать, в произношении буквы «е». Сын священника, окончив Харьковскую Духовную семинарию и Московскую Духовную Академию, он возвращается к себе на ро­дину, где становится приходским священником и законоучителем в женской гимназии. В этом сане и в этой должности застает его революция.

Священник, любящий уставное богослужение, умеющий хоро­шо, с чувством, служить, умеющий говорить проповеди, - прав­да, посредственные, но доходчивые, рассчитанные на простой на­род, - он быстро приобретает популярность среди своих прихо-

Во время Церковной смуты Колчицкий занимал уклончивую позицию, не примыкая ни к одной из борющихся партий, а в 1924 г. как-то странно очутился в Москве. Официальная версия гласит, что он был выслан из Харькова. (Выслан в Москву?! Странное ме­сто ссылки.)

Затем он становится священником Елоховского, тогда еще не кафедрального, но одного из центральных храмов Москвы. В конце 1920-х годов, после поголовного ареста почти всех священнослу­жителей Елоховского собора, он становится его настоятелем.

Чем был занят тогда отец настоятель? На этот вопрос мо­жет ответить некий доку.мент, находившийся в архивах Мос­ковской Патриархии и который хранился у митрополита Нико­лая. В 1960 г. мне пришлось с ним познакомиться. Документ представляет собой прошение на имя заместителя Патриарше­го Местоблюстителя митрополита Сергия от имени прихожан Елоховского Богоявленского собора. Документ написан идеальным каллиграфическим почеркол^. составлен хорошим литературным языком, он очень убедительно рассказывает о заслугах отца Нико­лая Колчицкого и заканчивается просьбой наградить его митрой. Документ тем более убедителен, что написан почерком отца Ни­колая Колчицкого. Характерные для него обороты не оставляют сомнения в его авторстве. Вскоре он действительно был награж­ден митрой.

В 1930 г. отца Николая постигло горькое испытание: он был арестован и заключен в знаменитую тюрьму на Лубянке. О его пребывании там рассказывал многим людям совместно с ним аре­стованный известный московский протоиерей о. Димитрий Бого­любов. «Во время одной из ночных бесед, - рассказывал о. Димит­рий, - следователь вдруг меня спрашивает: «Не хотите ли у нас послужить?» А я притворился дурачком и спрашиваю: «А что, разве у вас здесь есть храм?» На другой день меня перевели в Бу­тырку и дали десять лет, а Колчицкого выпустили. А почему?»

На этот риторический вопрос отца протоиерея отвечает дальнейшая судьба Николая Колчицкого. «Пожар способствовал ей много к украшенью», как говорил про Москву Фамусов. После ареста происходит стремительный взлет отца Николая к вер­шинам. Он становится (после закрытия Дорогомиловского собо­ра) настоятелем кафедрального собора Москвы, занимает долж­ность заместителя Управляющего делами Московской Патриар­хии. А после назначения архиепископа Сергия Воскресенского в Ри­гу в 1940 г. становится Управляющим делами Московской Пат­риархии.

Он неразлучен с митрополитом Сергием. Не отходит от него ни на шаг. Так как митрополит страдал в это время глухо­той. то беседа Патриаршего Местоблюстителя с посетителями происходила так: Николай Федорович опускался на колени перед креслом престарелого митрополита и кричал ему в ухо слова со­беседника. Таким образом, ни один из посетителей не проходил мимо внимания Николая Колчицкого. «Он отвечает за митро-

полита Сергия», - сказал.ине однажды митрополит Александр Введенский. «Перед кем?» - спросил я. «Во всяком случае, не пе­ред Церковью», - ответил тот, улыбаясь по обыкновению моей наивности.

Высшей своей точки достигла власть Николая Колчицкого в послевоенное время, при патриархе Алексии, когда он становит­ся буквально царем и богом. Назначает архиереев, отправляет их на покой, выгоняет священников, поставляет их, причем, по име­ющимся сведениям, в это время он запятнал себя совершенно бес­прецедентной в Русской Церкви симонией.

Будучи облечен саном протопресвитера (единственного в Рус­ской Церкви), он становится поистине полновластным ее хозя­ином. И только 1956-1957 гг., которые ограничили власть КГБ, покончили заодно и с непререкаемой властью эмиссара этого учре­ждения в Церкви 49 .

Ссориться с Данилой было «неполезно для пользы дела» и о. Никодиму приходилось терпеть прихоти самодура. Приходилось даже прибегать к тому, что позднее в отношениях США с Китаем называлось «пинг-понговой дипломатией». Только в Чистом вместо теннисного стола «хитрые игры» проходили на шахматно-шашеч-ной доске. «Князь Данила» и о. Никодим хорошо играли в шашки, но будущий святитель был «на разряд» сильнее. Коротая время в приемной патриарха, они частенько уподоблялись гоголевским пер­сонажам: «Давненько я не брал в руки шашки...». И, дабы снис­кать благосклонность влиятельного старца, молодой архимандрит «подставлялся» и проигрывал партию. Но Данила и не подозревал, что именно его взял «на фук» тот, кто вскоре выйдет «в дамки».

Но подавленные чувства искали выхода, и после кончины Алек­сия I владыка нередко вспоминал эпоху «остаповщины». В расска­зах митрополита часто фигурировал такой эпизод. Один архиерей, которому уже нечего было терять, прибыл на аудиенцию к Святей­шему и просил Остапова доложить. Данила тянул время, дескать, патриарх сейчас занят, нужно подождать еще и еще... Наконец чаша терпения архиерея переполнилась, и он резко произнес: «Ми­рянин Остапов! Если патриарх скажет мне ждать, я могу сидеть хоть сутки. Но Вас ждать я не намерен ни минуты. Немедленно доложить!» И Даннлушка поплелся в покои...

Вспоминает А. Э. Краснов-Левитин.

Примерно в 1948 г. в патриаршем окружении появляется се­мья Остаповых. Было это так. В Вильно к местному митро-

политу Корнилию обратился один пожилой человек, который за­явил, что он родился в доме Симанских, знает Патриарха с дет­ства и долгое время состоял при Сергее Владимировиче, когда он был студентом, после его пострижения в монашество, после его рукоположения в епископа. Затем гражданская война разлучила его с патриархом надолго.

Митрополит Корнилий направил его к патриарху. Патриарх принял его как родного, немедленно устроил его с семьей в пат­риархию на место заведующего хозяйственной частью. Вскоре он делается наиболее близким к патриарху человеком. Таково начало необыкновенного влияния семьи Остаповых на патриарха - вли­яния, возраставшего с каждым годом, длившегося до самой его смерти. Остапов с его огромным влиянием на церковные дела стал притчей во языцех. О нем говорили без конца, а недруги дали ему язвительную кличку «Распутин».

Между тем мы здесь имеем дело с интереснейшим психологи­ческим феноменом. Святейший Патриарх Алексий, окруженный необыкновенной византийской пышностью, имея множество ре­зиденций, располагая большими средствами, на самом деле был очень одиноким человеком. Будучи монахом, он не имел семьи (в скобках сказать, как безусловно честный монах, он не имел ни­когда и никаких негласных связей). Он не мог доверять ни одно­му человеку к нему приближенному, так как почти все они были связаны с госбезопасностью, во всяком случае, не было никаких гарантий, что они были этому чужды.

Все стены Московской Патриархии были, безусловно, снабже­ны подслушивающими устройствами, и каждое слово патриарха улавливалось. Единственным, близким человеком была сестра; од­нако после ее отъезда в Киев и поступления там в монастырь и она отошла. В этом положении, вполне понятно, патриарх при­вязался к семье, которую он знал с детства, к людям, которым он мог безусловно доверять.

Даниил Андреевич Остапов был сыном лакея, который служил в доме Симанских, а дед его был еще их крепостным. Сам Даниил Андреевич, родившийся в этом же доме, был казачком у молодого барина, а затем долгое время состоял при нем в качестве камер­динера. Его сын, названный в честь покровителя семьи Алексеем, был крестником патриарха.

В связи с появлением семьи Остаповых в окружении патриар­ха разыгрался эпизод, очень характерный для того времени. Щадя

седины одного из действующих лиц, ныне облаченного высоким са­ном, опущу его имя. Это духовное лицо решило, чтоб избавиться от Даниила Андреевича, пустить самый главный козырь - МГБ. Было использовано пребывание Даниила Андреевича во время вой­ны в Литве, на оккупированной немцами территории. По доро­ге из Лавры после одного из торжеств Даниил Андреевич был арестован в поезде - и водворен во внутреннюю тюрьму на Лу­бянке.

Никто, однако, не учел реакции патриарха Алексия. Святей­ший имел лимит: он мог раз в неделю говорить сорок минут по телефону со Сталиным. Этой привилегией он, однако, ни разу не пользовался. Воспользовался ею только один раз - после аре­ста близкого ему человека. Позвонив Сталину, патриарх заявил с несвойственной ему твердостью, что он решил уйти на покой, если не освободят Даниила Андреевича Останова, так как это единственный человек, которому он доверяет. В тот же день Да­ниил Андреевич был освобожден. После этого никто уже не смел выступать против Останова.

Враги его, однако, притаились и ждали момента, чтобы ему отомстить. Они действительно свели с ним счеты, самым низ­ким и постыдным способом. После смерти патриарха Даниил Ан­дреевич был вновь арестован в 1973 г., и неизвестно, какова бы бы­ла его участь, если бы ему не пришел на помощь на этот раз... Андрей Дмитриевич Сахаров 50 .

Патриарх Алексий I отличался аристократическими манерами. Род Симанских принадлежал к псковскому дворянству; в юноше­ские годы будущий святитель учился в московском Лазаревском институте восточных языков, в Императорском лицее памяти це­саревича Николая Александровича (Москва), а в 1896-1899 гг.- в Московском университете на юридическом факультете (по этому поводу шутили - государством правит семинарист, а Русской Цер­ковью-юрист).

Владыка Никодим вспоминал такой эпизод. На одном из ди­пломатических приемов, где присутствовал весь тогдашний «ис­теблишмент», Святейший беседовал с французским послом. И вот, прокладывая локтями путь среди гостей, к патриарху пробился простодушный клирик, работавший в Чистом. Желая сообщить святителю что-то важное и срочное, батюшка вклинился в бесе­ду: «Дык! Дык!» Патриарх на секунду прервал разговор, ведшийся по-французски, и, величественно обернувшись к «гонцу», вопросил:

«СоттеЩ?». Смешавшись, тот начал пятиться задом, тихо приго­варивая: «Так ить, так ить... »

Вполне понятно, что Святейший сводил свои контакты с Сове­том по делам религий к минимуму: «не тот уровень». И владыке Никодиму приходилось брать на себя черновую работу...

1959-1964 гг.- период хрущевских гонений на Русскую право­славную Церковь, массового закрытия храмов. Непоследователь­ность Хрущева можно отчасти объяснить ограниченностью его вла­сти и страхом перед взрывной силой разоблачения Сталина. Впо­следствии он сам признавался: «Мы испугались... сильно испуга­лись. Мы боялись, что оттепель вызовет наводнение, которое мы не сможем контролировать и которое потопит нас». Обращаясь к сво­им оппонентам, Хрущев как-то заметил: «Сталинист сидит в каж­дом из нас. Я и сам немножко сталинист» 51 .

Утвердилось мнение, что Никита Хрущев - диаметральная про­тивоположность Иосифу Сталину. Как же, на ХХ-м съезде развен­чал тирана, невинных выпустил из темниц, оттепель подпустил, свободу как мог отстаивал. Так и гуляет этот миф до сир пор с легкой руки либералов-шестидесятников. «Некоторые люди ждут, пока я подохну, чтобы возродить Сталина и его методы, - говорил он в 1962 г.-Поэтому перед смертью я хочу уничтожить Стали­на и уничтожить этих людей, чтобы нельзя было повернуть вспять часы истории» 52 .

Рассмотреть фигуру Хрущева с более объективных позиций по­могли архивные документы. И мы узнали, что не прост был разма­шисто многословный Никита, ох не прост! Дважды в предвоенные годы лично руководил зачисткой партийных и советских кадров на Украине. Только на втором заходе «искоренил» более 100 тысяч «врагов народа». А будучи первым секретарем Московского гор­кома партии, танком прошелся по троцкистам и всяким «левым-правым уклонистам».

Лично Хрущев возглавлял «тройку», которая выносила внесу­дебные приговоры кадрам, и подписал в 1935-1937 гг. более 130 ты­сяч смертных обвинений в Москве. (Делалось это легко. Вверху расстрельного списка, наискосок, напиши три буквы: ВМН - выс­шая мера наказания - и спи спокойно. Смотреть в глаза жертвам не надо.) За что был введен в состав Политбюро. А по мастерству плести интриги не было ему равных на олнмпе верховной власти после смерти вождя.

Можно взять подшивку «Правды» за январь 1938 г. и прочитать

речь Никиты Хрущева на митинге, собранным им же на Красной площади. Речь с людоедскими, кровожадными призывами распра­виться с такими «бешеными собаками», как Бухарин и Рыков, еще ожидавших приговора суда.

Хрущев, организовав арест Берии и выступив на ХХ-м съезде с якобы закрытым разоблачением репрессий, а на деле устроив пред­намеренную утечку информации, фактически развязал себе руки. При этом, как единодушно утверждают исследователи, он преду­смотрительно уничтожил через своего человека в КГБ генерала Ивана Серова (Серов - председатель КГБ с 1954 по 1958 г.) все или почти все документы о личном участии в массовых политических расправах.

Из интервью с бывшим председателем КГБ Владимиром Семи-частным.

- Идут разговоры, что Хрущев уничтожал изобличающие его документы времен культа личности.. .

- Такие разговоры идут. Почему? Да потому, что когда Хру­щев выступил с разоблачением культа Сталина, пришлось при­водить многие решения на «расстрелъных письмах» с росписями Молотова, Кагановича, Микояна и других... А росписи Хрущева на них нет, как будто бы он не участвовал. Это тоже всех на­водило на мысль о том, что кто-то (и, скорее всего, именно с ведома Серова) сделал так, чтобы росписи Хрущева испарились.

- А что? Можно сделать так, чтобы каких-то подписей не стало?

- Ну конечно! Можно все вытравить. Например, в мое время в паспортах Гали Брежневой и Игоря Кио не осталось и следа, что дочь Брежнева вопреки желанию отца вышла замуж за фо­кусника. Так что при Серове и с росписями Хрущева такое же могло быть. А некоторые документы могли быть и вовсе уни­чтожены^.

Жестокость, коварство и хитрость уживались в Хрущеве с без­рассудством и «истинно революционной отвагой». Отсюда «послед­ний и решительный» бой с Церковью (тысячи закрытых, сотни взо­рванных храмов; практический запрет на профессию священнослу­жителей, преследование верующих), окончательное «решение част­нособственнической стихии» (отмена «кустарного» производства, сокращение личных подсобных хозяйств у крестьян), масштабная авантюра с целиной и кукурузой, смертельно опасные игры с раз­мещением ракет с ядерными боеголовками на Кубе... Полная ли

он противоположность своего учителя, выпестовавшего его и вы­ведшего в люди? Уж очень много у них обнаруживается общего и далее тождественного.

Уже в наши дни приговором Хрущеву стали слова А. Н. Яковлева, руководителя Комиссии по реабилитации жертв незаконных ре­прессий: «Крови на совести Хрущева не меньше, а по сравнению кое с кем и больше!» 54 .

В то время был принят следующий порядок закрытия храмов: церкви закрывались руками архиереев. От архиерея, «сориенти­рованного» соответствующим образом уполномоченным Совета по делам религий, приходил указ местному священнику сдать все цер­ковное имущество представителю горсовета, а самому переходить на новое место служения (по указанию епископа). Там, где сопро­тивление народа закрытию храма было особенно яростным, архи­ерей лично являлся в храм, забирал антиминс, и богослужение ав­томатически прекращалось. Подобный случай имел место, в част­ности, около Днепропетровска, когда архиепископ Иосаф, придя в женский монастырь во время проскомидии и войдя в алтарь, поло­жил Агнца в карман рясы и объявил, что литургии не будет 55 .

Митрополит Николай (Ярушевич)

Тогдашний председатель ОВЦС митрополит Николай (Яруше­вич) пытался протестовать против закрытия храмов. В то время он исполнял обязанности «министра иностранных дел» Русской пра­вославной Церкви. Вся дипломатическая часть - связь с иностран­цами всех рангов и калибров - лежала на нем. Все, чем занимается теперь целое учреждение - Отдел внешних сношений при Патри­архии, насчитывающий десятки сотрудников, - делал он сам при помощи трех-четырех человек, исполнявших главным образом тех­нические обязанности.

В это время он выполнял ряд ответственных поручений, среди которых бывали порой и весьма двусмысленные. Вместе с акаде­миком Николаем Бурденко митрополит Николай оказался в центре международного скандала, связанного с так называемым Катын-ским делом - расследованием трагической судьбы нескольких ты­сяч польских офицеров, могилы которых были обнаружены весной 1942 г. немецкими оккупантами в Хатынском лесу под Смоленском.

Катынь, Катынский лес - место массового расстрела и захоро­нения польских офицеров, попавших в плен к Красной армии в

1939 г., а в 1941 г. оказавшихся в руках германского вермахта. После проведения раскопок и эксгумации трупов немецкие власти офици­ально объявили виновниками в преступлении органы О ГПУ. Этот вывод немцев подтверждали сведения, полученные от местного на­селения.

Советское правительство отвергло это обвинение и уверенно за­явило, что преступление в Катыни является делом рук немцев. По­сле освобождения Смоленска от фашистов Сталин объявил о со­здании (во главе с Бурденко) «Специальной комиссии по установ­лению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашист­скими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров».

Бурденко Николай Нилович (1876-1946) - хирург; один из ос­новоположников нейрохирургии в СССР; академик АН СССР (1939 г.); первый президент Академии медицинских наук (1944~ 1946); государственный и общественный деятель.

Среди членов комиссии были митрополит Николай, писатель А. Н. Толстой. В официальном сообщении от 24 января 1944 г. Ко­миссия Бурденко категорически заявила, что польские офицеры стали жертвами террора, совершенного фашистами. Однако ряд польских исследователей и представителей Международного Крас­ного Креста не согласились с этими выводами. Они утверждали, что в Катынском лесу в 1940 г. были расстреляны польские офице­ры, интернированные в СССР после вступления 17 сентября 1939 г. частей Красной армии на территорию Польши.

В феврале 1952 г. специальная комиссия конгресса США заня­лась расследованием обстоятельств Катынского преступления. Ко­миссия направила материалы расследования в Международный суд в Гааге. Однако Советский Союз отказался с ним сотрудничать 56 . А митрополит Николай в опубликованном им послании, в частно­сти, заявил: «Правящие круги США в своем безудержном стрем­лении клеветать на мою Родину выступили с новой чудовищной провокацией... Во мне как участнике расследования Катынско­го преступления закипает жгучее чувство протеста против та­кой отвратительной провокации... Преступник, пытающийся при­писать свое злодеяние другому, - предел нравственного падения человека... Провокаторам не удастся опорочить великую миролю­бивую державу, мою Родину, знаменосца мира во всем мире!..» 57

Руководство Польской объединенной рабочей партии (ПОРП) и польское правительство до 1956 г. безоговорочно поддерживали

версию Комиссии Бурденко. В крайнем случае допускалось, что польских офицеров в Катыни расстреляли обыкновенные неизвест­ные, а СССР с ГБ ни при чем. Потому как не существует такого листка бумаги, на котором было бы написано: каждому из двадца­ти тысяч этих несчастных (список прилагается) связать руки за спиной, поставить каждого на краю вырытой им самим ямы, вы­стрелить в затылок, зарыть, землю разровнять; подпись: любимый руководитель. А существует, в лучшем случае, листок, на котором почерком любимого руководителя нацарапано: принять меры. А какие - не сказано. Может быть, он имел в виду выдать каждо­му из заключенных по патефону с набором пластинок, чтобы они слушали, предположим, Шопена.

А значит, убиты они (если вы так уж настаиваете, что убиты) неустановленными лицами с неустановленной целью. Вот вам и вся истина, другой не ждите. В любом преступлении против человечно­сти никто не окажется виноват, поскольку каждый исполнял при­каз другого - тоже невиноватого, поскольку не докажете, что при­каз был 58 .

Однако в 1991 г. группа советских историков представила в ЦК КПСС архивные документы, свидетельствующие о расстреле поль­ских офицеров советскими властями. Приведем фрагменты одного документа.

«Особая папка. Совершенно секретно. Для товарища Хрущева Н. С.

Всего по решениям специальной тройки НКВД СССР было расстре­ляно 21 857 человек, из них: в Катынском лесу (Смоленская область) - 4421 человек, в Старобельском лагере близ Харькова - 3820 человек, в Осташковском лагере (Калининская область) - 6311 человек и 7305 были расстреляны в других лагерях и тюрьмах Западной Украины и Западной Белоруссии...

Для советских органов все эти дела не представляют ни оператив­ного интереса, ни исторической ценности. Вряд ли они могут представ­лять действительный интерес для наших польских друзей. Наоборот, ка­кая-либо непредвиденная случайность может привести к расконспирации проведенной операции, со всеми нежелательными для нашего государ­ства последствиями... Исходя из изложенного представляется целесооб­разным уничтожить все учетные дела на лиц, расстрелянных в 1940 г. по названной выше операции...

Председатель КГБ при СМ СССР А. Шелепин

Так «Железный Шурик» подставил митрополита Крутицкого и Коломенского...

Непосредственно приговор о расстреле более 20 тысяч офицеров польской армии был вынесен Особым совещанием НКВД СССР на основании решения Политбюро ЦК ВКП(б) в апреле 1940 г. Завер­шение дела по уничтожению более 20 тысяч человек отметили в Москве. 26 октября 1940 г. появился секретный приказ за подпи­сью Лаврентия Берии о награждении работников НКВД за успеш­ное выполнение специального задания месячным окладом. В списке значилось 143 фамилии. Офицеры госбезопасности, надзиратели, шоферы 59 .

В материалах советской комиссии имеется свидетельство смер­тельно больного Бурденко. В 1946 г. он рассказал своему другу Ольшанскому, бывшему профессору Воронежского университета, уехавшему из СССР на Запад, следующее: «Выполняя личное рас­поряжение Сталина, я отправился в Катынь, где как раз вскрыли могилы... Все тела были погребены 4 года назад. Смерть насту­пила в 1940 году... Для меня как для врача это очевидный факт, который невозможно поставить под сомнение. Наши товарищи из НКВД совершили большую ошибку» 60 .

Катынское дело в течение десятков лет бросало тень на поль­ско-российские отношения. Лишь после десяти лет конструктив­ного польско-российского диалога, а также после многих усилий и стараний одна из самых важных страниц в истории Катынского де­ла была закрыта. В местах гибели и тайного захоронения польских офицеров были наконец созданы польские военные кладбища.

Президент России Борис Ельцин говорил: «Наши отношения бу­дут наконец очищены от отравлявшей их в течение многих лет чу­довищной лжи». В Польше хорошо помнят визит президента Ель­цина в «Варшавскую резиденцию» в Катыни под крестом, который увековечивает память жертв Катынского преступления 61 .

1959 год станет годом, который совпадет с подготовкой ухода Г.Г. Карпова с поста председателя Совета по делам Русской Православной Церкви и с отстранением митрополита Николая (Ярушевича) от должности Председателя Отдела внешних церковных сношений. Г. Карпов будет отправлен на пенсию в феврале 1960 г., а новый председатель Совета по делам Русской Православной Церкви уже в июне подвергнет резкой критике внешнюю деятельность Церкви, назвав митрополита Николая виновником ее неиспользованных возможностей: «Патриархия за последние годы не провела ни одного крупного мероприятия по объединению Православных Церквей вокруг Русской Православной Церкви …и усилению борьбы за мир». Всё это было предвестником нового государственного курса в отношении Церкви, известного как «хрущевские гонения».

1959 год

25 января папа Иоанн XXIII объявил о созыве в Ватикане собора Католической церкви. В условиях глубочайшей законспирированности была достигнута договоренность о начале негласных переговоров между представителями СССР и Ватикана о нормализации двусторонних отношений. «Без представления о том, как развивались эти контакты, какими были истинные побудительные причины, заставившие Н.С. Хрущева пытаться вовлечь Ватикан в орбиту советской внешней политики, вряд ли в полной степени можно понять характер отношений официальной Москвы к собору и к тем решениям, которые на нем были приняты», - эти слова советский дипломат Ю. Карлов, чья служба в те годы проходила в советском посольстве в Италии, скажет 34 года спустя означенных событий.

22 февраля - первая реакция Русской Православной Церкви на объявление о соборе Католической церкви: на приеме по случаю 110-летия создания Антиохийского подворья в Москве, устроенном настоятелем подворья епископом Василием (Самаха), патриарх Алексий подчеркнул, что «Русская Православная Церковь не может участвовать в соборе католиков и не считает такой собор Вселенским». Его поддержал приглашенный на прием греческий посол (обо всем увиденном и услышанном Г. Карпов в секретной записке доложил ЦК КПСС тремя дням позже).

5 марта секретарь ЦК КП Молдавии Д. Ткач и уполномоченный по республике Совета по делам Русской Православной Церкви П. Роменский направили в ЦК КПСС письмо с требованием отменить постановления СНК от 22 августа 1945 года № 2137-546 и от 28 января 1946 года № 232-101, которые предоставляли церковным организациям ограниченное право юридического лица. По мнению Д. Ткача, Г. Карпов был всецело на стороне Русской Православной Церкви. Так, в письме от 10 июля 1953 года № 644 уполномоченному по Молдавской ССР было в категорической форме предложено не чинить препятствий духовенству в приобретении автомобилей. В письме от 2 октября 1958 года № 2034 Г. Карповым были даны указания, которые закрывали доступ финансовым органам к документам, учитывающим доходы церковных организаций. Письмо заканчивалось просьбой отменить постановления СНК 1945-1946 годов и распоряжения председателя Совета по делам Русской Православной Церкви, так как они противоречили советскому законодательству о культах . Письмо Д. Ткача окончательно определило судьбу Г.Г. Карпова. Он не вписывался в новую политическую реальность, которая, «борясь со сталинизмом», уничтожала и позитивны явления, в том числе меняла принципы, на которых строились государственно-церковные отношения в послевоенный период. В течение года будет подготавливаться его отставка.

2 апреля Г.Г. Карпов встретился со Святейшим Патриархом Алексием, председателем Отдела внешних церковных сношений митрополитом Николаем (Ярушевичем) и управляющим делами Московской Патриархии протоиереем Николаем Колчицким. Основной темой беседы стало отношение Русской Церкви к созываемому папой Иоанном XXIII собору. И вновь патриарх Алексий подчеркнул, что, по существующим каноническим законам, Православная Церковь не может участвовать в этом соборе, а также направлять своих представителей в качестве наблюдателей или гостей.

Патриарх также сообщил председателю Совета о намечающихся консультациях по данному вопросу с патриархами - Антиохийским Феодосием, Александрийским Христофором и Сербским Германом, которые должны были приехать в Москву по приглашению Русской Церкви.

Верный идеям «нового» курса, искренне считавший, что это можно и нужно делать, Г.Г. Карпов вновь поднял вопрос о возможности созыва Всеправославного Собора. Он услышал в ответ, что право на созыв принадлежит Вселенскому патриарху, «первому среди равных». Это председатель Совета знал хорошо. И все же в конце беседы Г. Карпов попросил патриарха и митрополита Николая рассмотреть вопрос о возможности созыва конференции или совещания Православных Церквей в 1960-1961 годах, при этом он подчеркнул, что место проведения может быть и вне СССР.

19 мая в журнале «Темпо» за подписью неизвестного в СССР журналиста Ламберто Фурно была опубликована статья «Примут ли русские участие во Вселенском соборе?». Клеветническая статья сообщала миру о том, что русские примут участие в работе собора, что договоренности по этому вопросу уже есть. Автору трудно было смириться с ростом авторитета Русской Церкви, с ее противостоянием давлению Ватикана в послевоенные годы. Жажда взять верх была видна в каждой строке: «Восточные раскольники переживают в настоящее время самый серьезный кризис в своей истории, и, таким образом, призыв папы к единству пришел в тот весьма благоприятный психологический момент, когда доктрина “Москва - Третий Рим” зашла в тупик». По мнению автора, “сближаться” отказывается только православная иерархия, верующие же этого желают. Подтверждением такого тезиса стала очередная ложь: «В последние дни пришло сообщение о враждебной настроенности Сербского патриарха Германа, который угрожает суровыми репрессиями верующим и духовенству, благоприятно относящимся к процессу сближения».

Реакция Московского Патриархата на статью была быстрой и жесткой. Опровержение подготовил митрополит Николай (Ярушевич). Председатель Отдела внешних церковных сношений назвал статью бредом и подчеркнул, что Русская Церковь рассматривает собор как католический, и ни в одном из подобных, созываемых папами с 1054 года, Русская Православная Церковь не принимала и не предполагает принимать участие.

Власть поддержала решение Церкви дать опровержение через советскую центральную прессу.

Особо важно подчеркнуть, что весной 1959 года власть разделяла позицию Русской Православной Церкви, которая исключала любую форму ее участия в католическом соборе .

Что касается внутренней политики властей по отношению к Церкви, то она становилась все более жесткой. Развернувшаяся кампания против духовенства и верующих, ее методы и формы напоминали то, что происходило в годы воинствующего атеизма. 31 мая Святейший Патриарх Алексий и председатель ОВЦС митрополит Николай (Ярушевич) направили в адрес Н.С. Хрущева письмо, в котором привели примеры клеветы и оскорблений духовенства и верующих советской печатью. Вспомним только некоторые из них.

В Ивановской газете «Рабочий край» 12 апреля 1959 года опорочены имена священников - Андрея Сергеенко, Лозинского и других. Редакция отказалась печатать опровержение, хотя ей были предоставлены данные, подтверждающие ее неправоту. В газете «Северная правда» от 29 апреля 1959 года проповеди митрополита Николая были названы «ярким примером современного религиозного мракобесия». Цитаты были вырваны из контекста, сам тон статьи был издевательским, искажающим мысли митрополита, высказанные в проповедях.

Газета «Правда» 10 апреля опубликовала чудовищную статью «Житие отца Терентия», в которой был оклеветан архиепископ Ставропольский Антоний, «давший якобы распоряжение разрыть могилу умершего священника и снять с него крест. Следствие этого не подтвердило…»

Письмо осталось без ответа.

В декабре в Совете по делам Русской Православной Церкви патриарх Алексий и митрополит Николай вновь подняли вопрос об оскорблении верующих и духовенства на страницах советских газет. Чудовищная клевета дискредитировала духовенство в глазах народа. Трагичным был и тот факт, что ни одна редакция не принимала священнослужителей и не печатала опровержения о не подтвердившихся фактах.

В декабре 1959 года состоялся визит в СССР руководства Всемирного Совета Церквей во главе с генеральным секретарем Виссерт-Хуфтом. Цель приезда - желание договориться о вступлении Русской Православной Церкви в экуменическое движение .

Визит Виссерт-Хуфта не принес ожидаемых результатов. Патриархия не стала обсуждать вопрос о вступлении Русской Церкви во Всемирный Совет Церквей, а гости, в свою очередь, отказались подписывать какое-либо коммюнике. В ЦК КПСС не ожидали такого итога переговоров, и Г. Карпов 3 января 1960 года в записке ЦК сообщал, что коммюнике не было подписано из-за разногласия обеих сторон в оценке международной обстановки и «недостаточной настойчивости» митрополита Николая. В этой же записке Г. Карпов вновь подчеркивал, что считает нецелесообразным для Русской Православной Церкви вступать в члены ВСЦ как можно быстрее. Святейший Патриарх Алексий и председатель ОВЦС думали так же.

1960 год

1960 год вошел в историю как начало осуществления хрущевской «церковной реформы». Все творимое ранее было только подготовкой к этому главному наступлению.

13 января ЦК КПСС принял постановление «О мерах по ликвидации нарушений духовенством советского законодательства о культах».

Как известно, ленинский декрет об отделении Церкви от государства (23 января 1918 г.) и постановление «О религиозных объединениях» (8 апреля 1929 г.) предусматривали положение, по которому церковным имуществом могли распоряжаться религиозные общества.

«Положение об управлении Русской Православной Церковью», принятое Поместным Собором 31 января 1945 года, отстраняло прихожан от финансово-хозяйственной деятельности, сделав ее, как и прежде, прерогативой настоятеля. Это и было, по мнению хрущевского руководства, главным нарушением законодательства о культах. К нарушениям власть отнесла также единоличное формирование настоятелями храмов «двадцаток» и их исполнительных органов, развитие благотворительной деятельности, воспитание церковного актива в духе «непослушания властям». (Этот документ и постановление Совета Министров 1961 года лягут в основу хрущевской «церковной реформы».)

16 февраля Святейший Патриарх Алексий в речи, произнесенной с высокой трибуны конференции советской общественности «За разоружение», проходившей в Москве, в Кремле, заговорил о гонениях. Его слова услышал весь мир: «Церковь Христова, полагающая своей целью благо людей, от людей же испытывает нападки и порицания, и, тем не менее, она выполняет свой долг, призывая людей к миру и любви. Кроме того, в таком положении Церкви есть и много утешительного для верных ее членов, ибо что могут значить все усилия человеческого разума против христианства, если двухтысячелетняя история его говорит сама за себя, если все враждебные против него выпады предвидел Сам Христос и дал обетование непоколебимости Церкви, сказав, что и врата адовы не одолеют Церкви Его?!»

Выступление Патриарха вынесло на суд общественности трагическое положение Церкви. Реакция зала была такова: два-три хлопка и множество гневных выкриков в адрес патриарха. Звучали протесты: «Вы хотите нас уверить, что вся русская культура создана Церковью, что мы ей всем обязаны, но это неправда…» Дело в том, что одна часть общества вообще индифферентно относилась к развернувшейся антирелигиозной кампании, а другая - демократически настроенные «шестидесятники» - считала, что в СССР может быть построено справедливое социально ориентированное государство, где христианству не будет места.

О том, какое выступление готовит патриарх, Г.Г. Карпов, безусловно, знал и был согласен с его положениями. Это ускорило его отстранение от руководства Советом по делам Русской Православной Церкви.

21 февраля его отправили на пенсию, а во главе Совета был поставлен партийный функционер В.А. Куроедов. И обновленному Совету, и его новому руководителю отводилась лишь роль исполнителей установок партии и правительства без права малейшей инициативы.

Куроедов начал свою деятельность с резкой критики внешней работы Русской Православной Церкви. Об этом он заявил на встрече с патриархом Алексием 15 июня : «Патриархия за последние годы не провела ни одного крупного мероприятия по объединению Православных Церквей вокруг Русской Православной Церкви». По мнению Куроедова, не было и действенного противостояния Ватикану. Виновником того, что возможности должным образом не использовались, председатель Совета назвал митрополита Николая, сказав при этом, что тот вдобавок распространяет слухи об изменившемся государственно-церковном курсе. Куроедов отмечал также, что, хотя Совет и рекомендовал митрополиту Николаю разработать предложения по усилению внешней работы, это, однако не было сделано. Председатель Совета указывал и на то, что владыка якобы не согласен с оценкой агрессивных действий США, которая была дана Хрущевым в Париже. В завершении разговора Куроедов предложил отстранить митрополита Николая от руководства Отделом внешних церковных сношений. Надо отметить, что в этот момент между патриархом и митрополитом были определенные разногласия, которые всячески использовал Совет, не гнушаясь очернительства и клеветы.

17 июня 1960 года состоялась встреча В.А. Куроедова с самим митрополитом Николаем. Беседа была долгой и трудной (ее краткая запись, хранящаяся в архиве, составила пять страниц). На встрече владыка Николай говорил о текущей деятельности ОВЦС. О «намерении направить в Берлин представителем Московской Патриархии епископа Вендланда вместо епископа Разумова. Совет не имел возражений по этому вопросу».

Митрополит поставил вопрос о присвоении сана епископа Арсению Шиловскому - благочинному Московской Патриархии в Вене. «Тов. Куроедов ответил, что это делать нецелесообразно, так как Арсений не отвечает необходимым требованиям» (О каких требованиях шла речь, не указано. - О.В .).

Отдельно обсуждалась деятельность митрополита Бориса в США. Предложения Совета сводились к следующему:

«…потребовать от митрополита Бориса, чтобы он максимально использовал свое пребывание в США для укрепления положения приходов, находящихся в юрисдикции Московской Патриархии, и на расширение контактов с другими церквами».

Обсуждалась и проблема Афона. Митрополит подчеркнул, что «Патриархия сделала представление о направлении монахов на Афон, но до сих пор не знает результатов по этому вопросу. Кроме того, Патриархия намерена послать на Афон паломников». Ответ Куроедова: «Совет сообщит дополнительно свое мнение о посылке монахов на Афон. Что касается посылки паломников на Афон, то Совет изучает это предложение», - наглядно демонстрирует, насколько глубоким было вмешательство власти в церковную жизнь.

С предложением председателя Отдела внешних церковных сношений послать несколько священников в Аргентину и Канаду Куроедов согласился безоговорочно.

Далее беседа продолжалась в очень оскорбительном для митрополита Николая тоне. Куроедов заявил, что план мероприятий Патриархии по внешней работе на 1960 год не соответствует «возросшим требованиям борьбы за мир, за разрядку международной напряженности, за разоблачение клеветнических измышлений о положении религии и Церкви в нашей стране» (цинизм власти не имел предела. - О.В .). Председатель Совета констатировал: «Патриархия за последние годы не провела ни одного крупного мероприятия, которое могло бы способствовать укреплению Русской Православной Церкви за рубежом».

По мнению Совета, во внешней деятельности Патриархии отсутствовала систематическая работа, действенных результатов тоже нет. Обращаясь к митрополиту Николаю, Куроедов подчеркнул: «Вам известна больше, чем кому бы то ни было, активизация Католической церкви, которая, к сожалению, находит отражение даже в наших Прибалтийских республиках. Вам также известно, что Афинагор в США стремится объединить Православные Церкви под эгидой Константинопольского патриарха».

Владыка молчал. Он хорошо понимал, к чему клонит Куроедов, объявляя деятельность ОВЦС пассивной и требующей коренной перестройки: «Вам, как руководителю внешней работой Патриархии , в силу перегруженности другой работой, неудовлетворительного состояния здоровья трудно осуществлять надлежащее руководство этим важным и острым участком работы. Поэтому целесообразно было бы поставить во главе внешней работы Патриархии лицо, которое занималось бы только этим участком работы » (подчеркнуто мной. - О.В .).

Выслушав все, митрополит Николай (Ярушевич) возразил: упрек, сделанный ему как руководителю внешней работой, не совсем справедлив. Он напомнил Куроедову, что «прежнее руководство Совета не ориентировало Патриархию на систематическое проведение крупных мероприятий». В ближайшее время одним из таких шагов, подчеркнул митрополит Николай, могло бы стать выступление с обращением от глав Русской Православной, Грузинской и Армянской Церквей ко всем Церквям христианского мира «с призывом о борьбе за мир против агрессивных действий США».

Последняя часть беседы очень важна для истории Русской Православной Церкви в целом и истории ОВЦС в частности. Долгое время бытовало мнение, не подтвержденное никакими архивными данными, о том, что митрополита Никодима (Ротова), тогда еще архимандрита, на пост председателя ОВЦС «ангажировала» власть. Это не соответствует реальности. Приведем слова митрополита Николая (Ярушевича), сказанные им в конце беседы с В. Куроедовым 17 июня 1960 года: «Я согласен с тем, чтобы поставить руководителем внешней работой Патриархии лицо, освобожденное от других обязанностей. Наиболее подходящим кандидатом на этот пост я считаю архимандрита Никодима (подчеркнуто мной. - О.В .). Приемлемым считаю также предложение об образовании при Патриархии комиссии по вопросам внешней работы». С предложением о создании комиссии председатель Совета по делам Русской Православной Церкви согласился. На этом беседа завершилась.

Эта трудная встреча предшествовала отставке митрополита Николая; ему на смену руководить внешней церковной деятельностью был поставлен молодой архимандрит Никодим (Ротов), служение которого будет проходить в иных политических реалиях, когда власть будет считать себя вправе без стеснения вмешиваться во внутреннюю жизнь Церкви.

21 июня митрополит Николай был вынужден подать в отставку с поста председателя Отдела внешних церковных сношений. Но он решил продолжить борьбу с новыми страшными гонениями.

Митрополит Николай разрешил передачу своей проповеди, в которой говорилось о гонениях, на ВВС (она была произнесена в Голландии).

В июле приехавшему в Москву епископу Брюссельскому и Бельгийскому Василию (Кривошеину) он без обиняков сказал, что был отстранен от руководства внешней церковной деятельностью за борьбу с безбожием, и привел многочисленные факты оскорбления чувств верующих по всей стране. Епископ Василий спросил, можно ли эти факты сделать достоянием мировой общественности. Владыка ответил, что это стоит сделать обязательно. В августе митрополит Николай (Ярушевич) обратился к председателю Христианской мирной конференции чешскому профессору-богослову И. Громадке, главе Американского Экзархата митрополиту Борису (Вику) с просьбой довести до сведения мирового сообщества о начале новых гонений на Церковь.

В конце августа В.А. Куроедов поставил перед патриархом Алексием вопрос об отстранении митрополита Крутицкого и Коломенского Николая (Ярушевича) от управления Московской епархией. События разворачивались, как в конце 1920-х годов… Святейший предложил владыке Ленинградскую кафедру, но тот ответил отказом.

15 сентября патриарх в разговоре с Куроедовым настаивал на полугодовалом отпуске для митрополита. Власть, зная его как твердого и несокрушимого иерарха, боялась и настаивала на увольнении митрополита Николая на покой. И как когда-то в 1920-х, два человека не услышали друг друга. Много личного было в этом конфликте… 19 сентября Священный Синод уволил митрополита Николая (Ярушевича) на покой. Иного решения в той политической ситуации быть не могло. Важен и еще один факт: новые люди в Совете, включая Куроедова, не гнушались ничем, чтобы усилить разногласия между патриархом и митрополитом Николаем.

13 декабря 1961 года владыка умер в больнице. Его кончина по сей день окутана тайной, вокруг нее множество домыслов. Его близкие получили врачебное заключение, в котором болезнь усопшего объяснялась «переменой климата». В Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) сохранились анонимные письма верующих в Верховный Совет с требованием расследовать это «несомненное убийство». Власть так боялась его духовного влияния на паству, что вскоре был снесен дом, где жил митрополит Николай, и закрыт храм, в котором он служил. Закончился земной путь одного из выдающихся архиереев Русской Православной Церкви, с чьим именем были связаны важнейшие события церковной истории ХХ века.

К официальной биографии митрополита Николая (Ярушевича), растиражированной во многих изданиях, следует дать биографию, написанную им самим и анкету, составленную Советом по делам Русской Православной Церкви. Оба документа хранятся в фондах ГАРФ.

Автобиография
митрополита Николая (Ярушевича)

Родился в г. Ковно (Литовская ССР) 13 января 1892 г. (31 декабря 1891 г.) в семье священника Дорофея Ярушевича. В г. Ковно провел детство. В 1908 г. с родителями переехал в С.-Петербург, где окончил среднее образование (начатое в г. Ковно) и получил высшее (окончил в 1914 г. Петроградскую духовную академию). По окончании академии был оставлен в ней для подготовления к профессорскому званию. 23 октября 1914 г. пострижен в монашество и 25 октября того же года рукоположен в сан иеромонаха.

С 1915 по 1918 гг. был преподавателем Петроградской духовной семинарии.

В 1917 г. после защиты диссертации получил ученую степень магистра богословия.

В 1918-1919 гг. - настоятель Петропавловского собора в г. Петергофе.

В 1919-1922 гг. - наместник Александро-Невской лавры в Петрограде.

В 1935 г. возведен в сан архиепископа Петергофского.

В 1940 г. назначен архиепископом Волынским и Луцким, экзархом западных областей Украины и Белоруссии.

В марте 1941 г. награжден саном митрополита.

С середины октября 1941 г. до середины февраля 1942 г. был в эвакуации в г. Ульяновске (вместе с митрополитом Сергием).

С февраля 1942 г. - управляющий Московской епархией (в отсутствие митрополита Сергия).

2 ноября 1942 г. назначен членом Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков.

20.IV.1944 г.
Митрополит Николай Ярушевич

Анкета, составленная в Совете, днем позже дополнилась информацией о ссылке. (Такие анкеты были составлены на всех архиереев Русской Православной Церкви.)

Анкета
на служителя культа - митрополита Крутицкого, управляющего
Московской епархией

1. Фамилия - Ярушевич

Имя - Николай

Отчество - Дорофеевич

3. Социальное происхождение - сын священника

4. Звание (сан) служителя культа - митрополит

5. Место службы и род занятий с 1914 г. и по настоящее время:

1914 г . - иеромонах в Ленинграде (так в документе. - О.В.)

1915-1918 гг. - преподаватель дух. семинарии в Ленинграде

1918-1922 гг. - наместник Александро-Невской лавры в Ленинграде

С 1922 г. - епископ Петергофский, викарий Ленинградской епархии

С 1935 г. - архиепископ Петергофский

С 1940 г. - архиепископ Волынский и Луцкий, экзарх Зап. Украины и Белоруссии

С 1941 г. - митрополит Киевский и Галицкий, экзарх Украины

С 1944 г. - митрополит Крутицкий, управляющий Московской епархией

6. Был ли осужден или нет, если был, то когда и за что: Был в ссылке 3 года (1923-1926 гг.)

7. Район деятельности - Москва и Московская область

8. Подробный личный адрес: Москва, Баумановский пер., 6

Подпись служит. культа: митрополит Николай Ярушевич.

Осенью 1940 года Николай Ярушевич становится архиепископом Волынским и Луцким. В его биографии об этом периоде деятельности часто говорится коротко и сухо:

«Ярушевич руководил присоединением к Русской Православной Церкви западно-украинских и западно-белорусских епархий, которые ранее находились в юрисдикции Польской Православной Церкви».

А ведь за этим стоял один из самых тяжёлых и сложных процессов в истории нашей Церкви.

Ситуация в этих краях всегда была напряжённой. В XV и XVI веках в районах, которые теперь входят в Люблинское, Белостоцкое и Ряшевское воеводства, бо льшая часть населения исповедовала православие, или, как писали тогда в официальных документах, «русскую веру», «греческий закон». Однако православные здесь постоянно ощущали гнёт со стороны католицизма. Особенно тяжёлым временем стало правление польского короля Сигизмунда III - воспитанника иезуитов, который выше всего ставил интересы Римского престола. Православным христианам не разрешалось строить свои храмы, службы проходили в молитвенных домах. Последним оплотом веры оставались православные церковные братства, в частности Львовское и Виленское православные братства, представлявшие собой сплочённые союзы городского населения. Главными своими целями по уставу братья считали открытие и содержание духовных училищ, подготовку образованной православной молодёжи, создание типографий и издание необходимых книг. Однако силы в борьбе с наступающим католицизмом были неравны.

В конце XVIII века с Польшей наладили связи греческие купцы, некоторые из них поселились в Польше. Но даже греческие купеческие деньги не помогли: им не позволяли строить православные храмы, богослужения проходили на дому. Священников приглашали из Буковины, Венгрии, Болгарии, Греции.

Только после присоединения части польских земель к Российской империи в 1795 году по третьему разделу Польши, а также в 1814–1815 годах по решению Венского конгресса на этих территориях прекратились гонения на православных, насильственные обращения в унию, антиправославная пропаганда была запрещена. Большинство приходов в присоединённых к империи землях в 1793 году составили одну епархию - Минскую. Число православных стало увеличиваться: униаты массово возвращались в православие. Всё проходило быстро, без волнений. В 1834 году в Варшаве было основано викариатство Волынской епархии, а в 1840 году - самостоятельная епархия. Епископа Варшавского возвели в сан архиепископа Варшавского и Новогеоргиевского, а с 1875 года (после обращения холмских униатов) - и Холмско-Варшавского. В 1905 году основана самостоятельная Холмская епархия.

Однако после Первой мировой войны в 1918 году Польское государство возродилось. Согласно Рижскому договору 1921 года Западная Белоруссия и Западная Украина снова вошли в состав Польши. В 1922 году при поддержке властей Собор православных епископов в Польше решительно высказался за установление автокефалии православной церкви в Польше. «За» проголосовали митрополит Георгий (Ярошевский), епископы Дионисий (Валединский) и Александр (Иноземцев), «против» - архиепископы Елевферий (Богоявленский) и Владимир (Тихоницкий).

В Варшаву прибыли представители Константинопольской и Румынской церквей, и 17 сентября 1923 года в присутствии епископата Польши, представителей епархий, варшавской паствы и членов правительства в митрополичьем храме Святой Марии Магдалины состоялось торжественное объявление Патриаршего томоса. Автокефалию православной церкви в Польше признали в то время все поместные и автономные церкви, за исключением Русской православной церкви (игумен Кирилл [Сахаров]. «Православный остров в католическом море. О православии в Польше »).

Ситуация накалилась снова, когда, опираясь на подписанный в 1927 году польским правительством и римским папой конкордат, который признавал в Польше католичество господствующим вероисповеданием, в 1930 году римско-католики выступили с судебным иском о возвращении православных храмов, святынь, другого церковного имущества, когда-то принадлежащего католической церкви. Был предъявлен иск на владение 700 церковными объектами: православными святынями - Почаевской лаврой и многими другими монастырями, Кременецким и Луцким кафедральными соборами, старинными храмами. Разрушению подвергся Александро-Невский собор в Варшаве, построенный в 1892–1912 годах и расписанный Виктором Васнецовым и другими русскими художниками. Польшу наводнили иезуиты и представители других католических орденов. Одновременно под давлением правительства шла быстрая полонизация духовного образования, делопроизводства и богослужения.

В конце 1936 года появились тревожные симптомы нового наступления на православную церковь. Во Львове собрался съезд греко-католического духовенства. Почётным председателем съезда избрали греко-католического митрополита Андрея (Шептицкого). Решено было, что для украинского народа наилучшей формой церковности является его уния с Римом, поэтому УГКЦ должна получить полную свободу для миссионерской деятельности среди украинцев, белорусов, русских, проживающих в Польше.

Однако Шептицкий потерпел поражение: в сентябре 1939 года западноукраинские и западнобелорусские области были присоединены к Советскому Союзу. Толчок этому дала начавшаяся Вторая мировая война: гитлеровские войска вторглись в Польшу. Страна разделилась: в западной её части хозяйничали немцы, а восточные области заняли советские войска. На территории, оккупированной немцами, было создано генерал-губернаторство, в которое вошли три епархии: Варшавская, Холмская и Краковская.

Советские земли Польши вошли в состав Минской епархии, как и Волынская епархия. Большинство архиереев подало прошение о присоединении к Московскому патриархату и подписало декларацию об отречении от автокефалии. 28 октября 1940 года Патриарший Местоблюститель митрополит Сергий издал Указ о присоединении Западного экзархата к Московскому патриархату и отчёт о состоянии экзархата.

Согласно указу, Волынскую епархию разделили на две - Волынско-Луцкую с центром в Луцке под управлением архиепископа Николая (Ярушевича), уже исполнявшего обязанности Экзарха, и Тернопольско-Галицкую во главе с архиепископом Алексием (Громадским) с центром в Кременчуге. 9 марта 1941 года владыку Николая (Ярушевича) возвели в митрополиты, а с 15 июля 1941 года на него был возложен сан Экзарха Украины. Это оказалось нелёгкое служение: владыка постоянно находился в движении, совершал поездки в дальние области, хотя часто эти поездки несли угрозу его жизни, решал возникавшие то и дело конфликты, служил во львовском Георгиевском храме и других храмах экзархата.

Война возвратила людей от борьбы идеологий к реалиям жизни и смерти, народ хлынул в православные храмы. Через три недели после нападения Германии на СССР митрополита Николая (Ярушевича) назначили на Киевскую кафедру, но доехать до места назначения он не успел: ему пришлось сопровождать в эвакуацию митрополита Сергия (Страгородского). Экзарх покинул Украину, не успев взять с собой ничего, кроме архиерейского посоха.

12 октября 1941 года в своём завещании, написанном перед эвакуацией из Москвы, митрополит Сергий (Страгородский) назвал его третьим кандидатом в Местоблюстители в случае своей кончины - после митрополита Алексия (Симанского) и архиепископа Сергия (Гришина). Уже через 4 месяца владыка вернулся в Москву. В феврале 1942 года - августе 1943 года он фактически управлял Московской епархией, пока Патриарший Местоблюститель пребывал в Ульяновске.

В 1942 году под редакцией Ярушевича вышла книга «Правда о религии в России. Соборяне в дни Отечественной войны ». Ненавистники митрополита Николая в расчёте на то, что книгу эту мало кто читал, пишут:

«В книге отрицались факты гонений на церковь со стороны большевистской власти». На самом деле это лукавая полуправда. «ЭТА книга есть ответ прежде всего на «крестовый поход» фашистов, предпринятый ими якобы ради «освобождения» нашего народа и нашей Православной Церкви от большевиков. Но вместе с тем книга отвечает и на общий вопрос: признаёт ли наша Церковь себя гонимой большевиками и просит ли кого об освобождении от таких гонений?» - сказано в предисловии.

И действительно, приводя конкретные примеры, Ярушевич доказывает, что некоторые священнослужители, объявленные на Западе «замученными большевиками», на самом деле живы и закончили свою жизнь вполне мирно. Однако - внимание: кому адресована эта книга и в какое время она вышла? Она адресована в первую очередь гитлеровским захватчикам, предпринявшим поход на нашу страну якобы с целью освобождения верующих, а также их зарубежным приспешникам из числа тех эмигрантов, которые были готовы «огнём и мечом» пройти по стране, чтобы «смести коммунистическую заразу».

«Нас не нужно освобождать - верующий человек всегда свободен!» - один из главных постулатов книги. Не будем отрицать того, что власть большевиков была властью безбожников, воинствующих атеистов. За годы Советской власти миллионы людей стали жертвами произвола тоталитарного государства, подверглись репрессиям за политические, социальные, национальные и религиозные убеждения.

Гонения на Церковь, начавшиеся по инициативе Ленина в 1920-е годы, продолжались и в сталинские 1930-е, и в 1940-е (в связи с войной не столь интенсивно), и в последующие десятилетия. Как «социально чуждые» элементы, не вписывающиеся в новую структуру общества, как носители враждебной большевикам идеологии, священнослужители подлежали ликвидации. Хотя ещё раз подчеркну: книга вышла на второй год Великой Отечественной войны. Вторая часть её названия - «Соборяне в дни Отечественной войны», и в размещённом в ней обращении «Пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви» главными являются слова:

«Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла, и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг» .

Единение народа перед лицом огромной опасности, соборное сопротивление врагу - вот в чём главная идея этой книги. Отставим на время в сторону разбирательства - хороша у нас власть или плоха, призывали авторы книги, встанем плечом к плечу против гибели, грозящей всему народу!

Конечно, книгу можно толковать и с другой позиции: мол, оправдывает владыка Советскую власть. А я думаю, идя на внешние уступки, владыка Николай искренне молился в душе, чтобы когда-нибудь потомки поняли его правильно и узрели истину. О том говорит и эпиграф, взятый владыкой: «Велика есть Истина и премогает» (2 Кн. Ездры, 4:4.)

2 ноября 1942 года Указом Президиума Верховного Совета СССР архиепископ Николай (Ярушевич) был назначен членом Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников. Он подписал документ о расстреле польских офицеров в Катыни, обвиняющий в этом преступлении солдат вермахта. В годы «перестройки» возникла иная версия: поляков-де расстреляли сотрудники НКВД. Те, кто вменяет эту подпись в вину архиепископу Николаю (Ярушевичу), не имеют на это никаких оснований. Даже сегодня эта тема - предмет не просто ожесточённых споров, но и информационной войны, спекуляций, пропаганды, домыслов. Сторонники как немецкой, так и советской версий могут привести немало убедительных доказательств в свою пользу, а также опровергнуть доводы противной стороны. Вопрос остаётся открытым до сих пор.

В ночь с 4 на 5 сентября 1943 года трёх митрополитов Русской православной церкви - Николая (Ярушевича), Сергия (Страгородского) и Алексия (Симанского) - вызвали в Кремль к Иосифу Сталину. Этой встрече предшествовали 20 с лишним лет жесточайшего террора против нашей Церкви. Однако наша Церковь с первых часов войны самым активным образом выявила свою патриотическую позицию, и у властей имелись реальные предпосылки к единению (пусть временному) с церковниками.

Встреча продолжалась почти два часа. Со стороны правительства присутствовали Иосиф Сталин , Вячеслав Молотов и полковник госбезопасности Георгий Карпов , возглавлявший подразделение по борьбе с Церковью.

«Человек страшный: в годы «Большого террора» Карпов был одним из самых лютых следователей, применявших самые бесчеловечные методы в своей работе. Тогда это, конечно, не афишировалось, но стало известно уже в наше время. Впоследствии Карпов поддерживал относительно неплохие отношения с Патриархом Алексием I . Такая метаморфоза объяснялась тем, что Карпов был исполнительным функционером и действовал в русле тех указаний, какие поступали сверху. Когда установка была уничтожать Церковь, он уничтожал ее. В 43-м году последовала другая установка: создать декорум религиозного благополучия - и Карпов действовал уже в соответствии с ней. Собственно, в этом суть сталинского поворота: в тот момент Сталину было выгодно использовать Московскую Патриархию в интересах советской политики. Это совсем не означало, что гонения на Церковь после этого прекратились», - пишет священник Александр Мазырин .

Однако результатом этой исторической встречи стало избрание нового Патриарха, воссоздание в Советском Союзе церковных учебных заведений и освобождение из лагерей ряда православных пастырей. Хотя руководство СССР не собиралось особо ослаблять контроль над Церковью: на этой же встрече учредили специальный орган - Совет по делам РПЦ при СНК. Во главе его поставили Карпова. Поначалу число «советников» оставалось небольшим: сам Карпов, его заместитель и ещё несколько человек.

Постепенно штат совета разросся и в итоге превратился в ещё одно отделение органов госбезопасности. Все важнейшие решения, касавшиеся жизни православной церкви, подлежали согласованию с советом, на местах работали его уполномоченные. С ними архиереи были обязаны согласовывать все свои действия: назначения благочинных, настоятелей храмов, проведение крестных ходов, перемещения духовных лиц по стране.

Трудов и обязанностей у митрополита Николая всё прибавлялось: с сентября 1943 года он - член редакционной коллегии «Журнала Московской Патриархии»; затем он становится во главе Издательского отдела Московской патриархии (до 19 сентября 1960-го). С 8 сентября 1943 года Ярушевич - постоянный член Священного синода.

В марте 1944 года митрополит Николай (Ярушевич) выезжает на фронт, чтобы с успехом передать Красной армии легендарную танковую колонну имени Дмитрия Донского, сооружённую на пожертвования православных верующих. 6 октября 1944 года в составе группы духовенства Москвы и Тулы владыка был награждён медалью «За оборону Москвы».

С 28 января 1944 года владыка Николай - митрополит Крутицкий, управляющий Московской епархии. Его кафедральным храмом и местом постоянного служения стал храм Преображения Господня в Преображенском.

Наталья ЛЯСКОВСКАЯ